Песня сирены

— Следовательно, Эндерби сейчас пустует?

— Это-то и странно. Причуда Карлотты, как утверждает дед.

— А где ваша сестра?

— Она вышла замуж и живет в Суссексе. У нее теперь очаровательный ребенок. Скажите, а вы живете в Лондоне?

— У меня есть небольшое поместье в провинции, в Дорсете. Иногда я бываю там, иногда здесь, в Лондоне, с матерью. А сейчас я, разумеется, здесь, потому что война, и я, возможно, пойду служить.

Я нахмурилась. Моя матушка ненавидела войны лютой ненавистью и, видимо, заразила ею и меня.

— Это же глупо — вмешиваться в проблемы других стран, — сказала я. Какое нам дело до того, что происходит в Европе?

По сути, я слово в слово повторила то, что слышала от матушки.

— Не все так просто, — ответил он. — Людовик XIV, французский король, имел договор с нашим последним королем и нарушил его. Его внук, Филипп Анжуйский, стал королем Испании. Как видите, Франция начинает доминировать в Европе. Гарнизоны уже введены в испанские Нидерланды. А хуже всего, что этот Филипп известен еще как сын Якова II — Яков III. Война объявлена, и у нас есть сильные союзники в Голландии и Австрийской империи. На войну идти просто необходимо.

— Значит, вас могут забрать в армию… Мой отец тоже одно время был военным, но потом оставил службу — матушка была против. Он купил Довер-хаус в Эверсли, земли вокруг и стал заниматься с арендаторами — вместе с дедом, который совсем уже старенький сейчас. Да вы видели его… Мой дядюшка Карл служит в армии, и дядюшка Эдвин тоже. Отец теперь полноправный хозяин Эверсли.

— Я знаю, что у вас в семье сильны военные традиции.

Мы продолжали увлеченно беседовать, ничего не замечая, когда в комнату вошла матушка. Она отшатнулась в изумлении.

— Ой! — спохватившись, воскликнула я. — А у нас гость! Между прочим, он принес тебе фиалки.

— Как это мило — заметила матушка. — Благодарю вас.

Она приняла цветы и поднесла их к самому лицу.

— Мать попросила меня уговорить вас задержаться в Лондоне хотя бы на пару дней, мы бы позаботились, чтобы вы не скучали, — сообщил Мэтью Пилкингтон.

— Это, конечно, чрезвычайно любезно, — ответила матушка, — но мы уже сделали необходимые распоряжения насчет отъезда.

Она послала за вином, и Мэтью посидел у нас еще примерно час. Я видела, как не хотелось ему уходить, но в то же время чувствовала, что матушка не желает, чтобы он оставался. Надеюсь, он этого не заметил, а только я, потому что слишком хорошо знаю матушку.

Уходя, Мэтью сказал:

— Я верю, что мы вскоре увидимся.

— Я тоже, — тепло ответила я.

В этот же день матушка рассказала бабушке и деду о визите Мэтью.

— Вот уже и у Дамарис кавалер объявился, — сделала вывод бабушка.

— Чепуха, — отмахнулась матушка, — у нее еще «нос не дорос». Фиалки, во всяком случае, он мне преподнес.

— Предлог, ясное дело, — заметила бабушка. Услыхав, что о Мэтью говорят как о моем кавалере, я призадумалась. Мне он, похоже, пришелся по душе. Спасибо тому редкому случаю, сообразила я потом, что рядом не оказалось Карлотты, чтобы завладеть его вниманием.

В общем, мне весьма понравилось, что Мэтью числится у меня в кавалерах.

* * *

На следующий день мы прощались с Лондоном. Мы выехали из города через Темпльскую заставу, прокатившись напоследок по Чип-сайд, где проходу не давали лавочники, и Баклерсбери, где было трудно дышать от наполнявшего воздух смрада, исходившего от продуктовых лавочек и забегаловок. Увидев вздымающиеся над рекой серые стены Тауэра, я подумала о том, что приключилось со мной, когда я осмелилась выйти на эти притягательные, но страшные улицы, и о том, какое же все-таки счастье, что на пути мне не повстречалось никого более плохого, нежели «Добрая миссис Браун».

Я начала уже было подумывать, чем же отблагодарить ее за доброжелательность, которую она проявила по отношению ко мне. Более того, я вспомнила, что ведь это именно благодаря ей вошли в мою жизнь Пилкингтоны, а с тех пор, как Мэтью пришел к нам с фиалками, я стала слишком много думать о нем.

Матушка покатывалась со смеху, вспоминая о его, как она выразилась, щегольском появлении. Дед заметил, что нынче мода такая и что так поступают все современные молодые люди. Он полагал, что мода стала раскрепощеннее, нежели в его дни. «Мы чувствовали себя связанными по рукам и ногам. Да, именно связанными! Точно веревками замотаны!»