Хозяйка жизни, или Вендетта по-русски

– Думай хоть иногда, что говоришь! – резко осекла ее Марина, указав глазами на Егорку, который смотрел на Ветку исподлобья.

Виола тихонько ойкнула и закрыла рот ладошкой, виновато посмотрела на мальчика:

– Егор… я не то имела в виду. И твой папа ни при чем.

Но Егорка развернулся и убежал из кухни. Марина встала и, укоризненно покачав головой, пошла следом.

Егор сидел на кровати, поджав под себя ноги, и, увидев мать, сказал срывающимся голосом, глядя куда-то в стену:

– Я крестную ненавижу.

– Да? И за что же?

– Пусть не говорит плохо про моего папу!

– Не произноси таких слов о взрослых, а тем более о крестной, – негромко, но властно сказала Марина. – Понял?

– Понял…

– Ну, тогда все отлично. Люблю иметь дело с мужчиной, а не с сопливым пацаненком.

Москва

– Что, Хохол, аблакат приходил?

Едва за его спиной закрылась дверь камеры, как из угла высунулся Шило – седой, морщинистый старик, рецидивист-карманник очень высокой квалификации.

Женька не удостоил его ответом, прошел к окну в «блатной угол» и завалился на нижнюю шконку, забросив за голову руки. Разговор с Мариной оставил осадок – выходило, опять она решила за него, распорядилась его жизнью. Но он ни на секунду не пожалел – мысль о том, что вряд ли когда-то еще он увидит свою любимую, была еще хуже. Знать бы, что именно замутила хитрая Коваль…

Рядом раздалось покашливание, и Женька открыл глаза. Со своей шконки на него в упор уставился «смотрящий» – мужик лет пятидесяти, широкоплечий, приземистый Чеграк.

– Чего? – неласково поинтересовался Хохол.

– Маешься, гляжу, – со вздохом ответил Чеграк, почесав грудь в вырезе безрукавной майки. – Куда дергали-то?

– Адвокат приходил.

– И чего?

– Ничего.

Обсуждать планы с кем бы то ни было, в том числе и со «смотрящим», Хохол не собирался. Верить никому нельзя, и тюрьма – не исключение. Никогда не знаешь, кто именно в хате стучит куму.

– Ну, как знаешь, а то поделился бы, душу бы облегчил…

Хохол только мотнул головой и закрыл глаза, стараясь отключиться от окружающей его вонючей тесной камеры, от бубнящих рядом сокамерников, от визгливого хихиканья в «петушином углу» молодого Анжелки.

Перед глазами возник образ Марины, не этот, нынешний, а тот, что был раньше, тот, в который Женька влюбился, который всегда был с ним. У него не забрали маленькую фотографию Коваль, одну из тех редких фотографий, которую ему удалось сделать когда-то давно, еще в России, до появления Егорки. Лицо в три четверти, длинные черные волосы, чуть прищуренные глаза и ни намека на улыбку – строгая Снежная Королева, такая, какую он любил.

Женька полез под подушку и вынул карточку, перевернулся на живот и поставил ее к спинке кровати. «Девочка моя, как же мне тебя не хватает… Как же мне без тебя паскудно, оказывается…»

– Ух ты, Хохол, какая бикса! – протянул у него над головой молодой звонкий голос.

– Исчезни! – буркнул Женька, не поворачиваясь.

– Дай заценить! – Рука в синих «перстнях» потянулась к фотографии, и Хохол мгновенно схватил ее и вывернул так, что хозяин завизжал.

– Не тяни свои грабки, понял? Иначе ласты завернешь, – с угрозой проговорил Женька, не выпуская вывернутой руки и поднимаясь. – Я тебе сколько раз говорил – сиди тихо и в этот угол не суйся, чушкарь? Не всасываешь, да?

Причина гнева – худой долговязый парень с ясными голубыми глазами и чуть вывернутой нижней губой – подвывал от боли и божился, что больше и близко не подойдет, однако у Хохла было иное мнение на этот счет. Он взял парня второй рукой за шею сзади, приподнял над полом и со всей силы запустил в сторону двери. Тот ударился о стену и упал на пол, снеся стоящую рядом табуретку. Хохол же спокойно отряхнул руки и вернулся на свое место. Чеграк наблюдал за происходящим из-за отдернутой чуть в сторону простыни, отгораживавшей его шконку от всей камеры.

– Что, Кобец, получил за нахаловку свою? Говорено было – не замай правильного человека, беда будет, – нравоучительно изрек он и улегся обратно, задернув импровизированную занавеску.

«Вот так, котенок, – мысленно продолжил монолог Хохол. – Даже здесь нет возможности побыть наедине, просто подумать о чем-то. Как ты там, без меня? Что задумала? Только бы с тобой ничего не случилось, остальное мне не важно, я привычный, и даже на киче мне не западло. Но ты… если бы я мог не думать о том, как ты там, если бы научился не переживать… Но это невозможно – ты слишком глубоко во мне сидишь, слишком вросла. Это хорошо и плохо одновременно».