Чудо в аббатстве

— И это ведь ребенок Кезаи, — продолжала я. — Я знаю, она служанка, но ребенок, который родится, будет братом или сестрой Бруно… если правда то, что он ее сын.

Отец молчал. Выражение муки появилось на его лице. Мы редко упоминали в разговоре о несчастье с Аббатством. Исчезновение Бруно глубоко ранило нас. Отец был склонен верить, что Кезая и Амброуз солгали под пыткой, будто Бруно это Мессия или, по меньшей мере, пророк. Я быстро продолжила:

— Я дала слово, отец. Я должна его сдержать.

— Ты права, — сказал он. — Ты должна сдержать свое обещание. Но пусть Кезая принесет ребенка сюда и заботится о нем. Почему бы ей этого не сделать?

— Она не вернется сюда. Поэтому они и заставили меня поклясться. Кезая… и матушка Солтер… считают, что Кезая умрет.

— Если это случится, — промолвил отец, — принеси ребенка сама.

— И ее можно воспитать как члена нашей семьи?

— Ты поклялась и должна сдержать слово.

— О, отец, ты такой замечательный.

— Не думай обо мне слишком хорошо, Дамаск.

— Но я так думаю и всегда буду так думать. Потому что я знаю, какой ты хороший, — намного лучше тех, кого считают святыми.

— Нет, нет, ты не должна так говорить. Ты не можешь заглянуть в сердца людей, Дамаск, и ты не должна судить их слишком строго. Пойдем к реке, там мы можем спокойно поговорить. Ты не скучаешь по Кейт?

— Скучаю, отец, и по Кезае тоже. Все изменения произошли к лучшему. Все успокоилось.

— Разве ты не замечала, что иногда затишье бывает перед бурей? Мы всегда должны быть готовы к переменам. Кто бы поверил несколько лет тому назад, что там, где стояло процветающее Аббатство, окажутся руины. И все же что-то ведь предвещало эти события, а мы не замечали.

— Но теперь нет Аббатства, у короля новая жена, и Кейт сказала, что теперь он обратил внимание на некую девицу по имени Кэтрин Говард.

— Будем молиться, Дамаск, чтобы этот брак был удачным, потому что ты сама видела, какие несчастья могут принести народу браки монарха.

— Разрыв с папой римским. Без сомнения, это самое важное событие из всех, что случилось в этой стране.

— Я тоже так думаю, дитя мое. И это имеет далеко идущие последствия и в будущем, без сомнения, принесет много бед. Но когда ты говоришь мне о воспитании ребенка Кезаи в нашей семье, мне интересно знать, когда ты заведешь своих собственных.

— Отец, ты так сильно хочешь, чтобы я вышла замуж?

— Мне доставит большую радость, Дамаск, прежде чем я умру, увидеть тебя рядом с хорошим мужем, которому я могу доверять, который станет заботиться о тебе и которому ты подаришь детей. Мне хотелось иметь много детей, но у меня только одна дочь. Ты для меня драгоценнее всего мира. Ты знаешь это. Но почему бы мне не увидеть мой дом, полный внуков, которых ты принесешь мне и которые станут отрадой моей старости, Дамаск?

— Я чувствую, что без промедления должна выйти замуж, чтобы доставить тебе удовольствие.

— Поскольку мое желание увидеть тебя счастливой превосходит желание иметь внуков, вопрос так не стоит. Я очень хочу видеть тебя замужем, но, чтобы я был удовлетворен, ты должна быть счастливой женой и матерью.

Я ласково сжала его руку. Я уверена, что если бы в этот момент Руперт попросил меня выйти за него замуж, я бы согласилась, потому что больше всего на свете хотела доставить удовольствие моему дорогому доброму отцу.

* * *

Служанка принесла мне записку, в которой матушка Солтер просила к ней прийти.

Когда я появилась, старуха, как обычно, сидела на своем месте у очага, Рекин лежал у ее ног, покрытый сажей котел кипел над огнем.

Матушка Солтер поднялась и направилась к винтовой лестнице. Я пошла за ней. На кровати под простыней лежало тело. На простыне ветка розмарина. Я ахнула, старуха кивнула в ответ.

— Все было так, как я и предсказывала, — тихо сказала она.

— О, бедная моя Кезая! — Голос мой дрожал, старуха положила руку мне на плечо. Пальцы ее были костлявые, ногти, как когти.

Я спросила:

— А ребенок?

Она стала спускаться вниз. В углу комнаты стояла кроватка, которую я не заметила, когда вошла. В ней лежал ребенок. Я удивленно уставилась на малыша. Матушка Солтер тихонько подтолкнула меня к кроватке.

— Возьми ее на руки, — сказала она. — Она твоя.

— Девочка, — прошептала я.

— А разве я не говорила?

Я взяла ребенка на руки. Она была незапеленатая, только завернутая в шаль. Личико было розовое, сморщенное; ее беспомощность наполнила меня жалостью и любовью.