Саманта

Глава 37

Наутро Сэм проснулась задолго до рассвета. Поглядев на циферблат, она поняла, что спала всего полтора часа. Но, заглянув в комнату Тимми, располагавшуюся рядом с ее спальней, обнаружила, что мальчик тоже не спит.

— Привет, милый… — Сэм поцеловала его в кончик носа и потянулась за детскими костылями. — Доброе утро.

— Я с ней не поеду.

— Послушай, почему бы нам не начать волноваться после завтрака? — Сэм пыталась говорить беспечно, но Тимми разрыдался и судорожно вцепился в нее.

Так начался этот день. Они завтракали снова одни. Остальные дети понятия не имели о происходящем, да и взрослых‑то — врачей и педагогов — Сэм далеко не всех посвятила в эту историю. Ей старались давать как можно меньшую огласку. Однако когда Сэм уезжала вместе с Джошем и Тимми с ранчо, было понятно, что дело серьезное. Дети словно почуяли беду и вели себя необычно тихо, садясь в автобус, отвозивший их в школу.

В Лос — Анджелесе Саманта, Джош и Тимми встретились с Норманом у здания суда; вид у всех был мрачный.

Не расстраивайтесь, Сэм. — Норм ласково тронул ее за плечо.

* * *

Сэм оделась в серые брюки и серый кашемировый свитер, а на Тимми был тот же костюмчик, что и в прошлый раз, только с рубашкой в красную и желтую клетку.

Судья прежде всего попросил завезти Тимми в зал и, обращаясь к нему, сказал, что выслушал все показания и попытался принять правильное решение, которое надолго обеспечило бы Тимми счастливую жизнь. Он улыбнулся мальчику, словно снисходительной дедушка, и попросил выехать вперед, объяснив, что это лишь формальность: просто Тимми здесь — самый важный человек, ведь процесс затеян из‑за него. Тимми вопросительно поглядел на Сэм, она кивнула, улыбнувшись, и он выехал, остановившись, как и просил его судья, перед публикой.

После этого внимание судьи переключилось на Сэм. Он сказал, что она делает не просто похвальное, а поистине святое дело; он побеседовал с несколькими людьми о ее ранчо и был потрясен настолько, что у него просто нет слов. Судья одарил Саманту еще одной теплой улыбкой, однако тут же заявил, что, хотя намерения ее прекрасны и материально она, разумеется, обеспечит Тимми гораздо лучше, чем родная мать, а с той у Тимми была очень тяжелая жизнь, поскольку ей было так трудно обрести себя и обеспечить достойное существование своему ребенку, он, судья, тем не менее уверен — особенно после разговора с отцом Реннеем, — что мать Тимми наконец встала на правильную дорогу. Поэтому — тут он лучезарно улыбнулся Тимми — он считает, что Тимми должен жить со своей родной матерью.

— А теперь, — судья указал жестом на испуганную, растрепанную молодую женщину в розовой блузке, — вы можете забрать своего сына, — и, ударив, как и положено, в гонг (сердце Сэм ухнуло куда‑то вниз), зычно провозгласил: — Суд принял решение в пользу родной матери.

После этого судья встал с кресла и ушел, а Сэм изо всех сил сдерживалась, стараясь не закричать. А вот мать Тимми дала себе волю и, бросившись к ребенку, чуть не вышибла его из инвалидного кресла. Сэм видела, как Тимми бешено замахал руками, пытаясь отодвинуться от нее, однако адвокат крепко держал кресло, а мать, стискивая Тимми в объятиях, громко вопила:

— Мой малютка… мой малютка…

— Сэм…Сэм!

У нее чуть душа не разорвалась от этого жалобного крика, и Сэм, инстинктивно рванувшись к ребенку, попробовала было объехать Джоша и Нормана. Однако Джош схватился за ручки на спинке кресла, а Норм загородил ей путь: мужчины мгновенно поняли друг друга без слов. Теперь все было бессмысленно. Теперь ребенком распоряжалась мать.

— Не мешайте… — Сэм хотела наехать на Нормана, — я должна с ним поговорить.

— Вы не можете, Сэм, — адвокат говорил спокойно, но решительно, а Джош не выпускал кресло из рук, сколько бы она ни рвалась.

— Я должна, черт побери!.. Джош, отпустите меня!

Сэм начала всхлипывать, но адвокат матери уже вывозил маленькое креслице Тимми из зала. Тимми в отчаянии обернулся к Саманте и замахал ручонками, тоскливо глядя на нее.

— Сэм…Сэм!

— Я люблю тебя! — выкрикнула она. — Я люблю тебя, Тимми! Все хорошо!

Его увезли. И тут же последние силы покинули Саманту, она уткнулась лицом в ладони и заплакала навзрыд. Мужчины растерялись, потом Норман присел возле кресла Сэм.

— Мне безмерно жаль, Сэм… Мы можем подать апелляцию.