Солнечный зайчик

– Может, посидим во дворе? Вечер теплый, тихий. Так и просит, чтобы ему порадовались.

Киваю. Выходим на улицу, и я сажусь на старенькие качели, а Грегори усаживается на скамейку, откупоривает бутылку и разливает вино. Беру бокал, вдруг задумываясь, чьи это качели и кто их смастерил. Скорее всего, Сэмюель. За столом мы всегда оживленно болтаем – о лесных обитателях, снежных зимах, ежевике и прочем и прочем, – но о жене, я давно заметила, он предпочитает не упоминать. Может, еще не затянулась рана на сердце. Все переживают уход близких по-разному, иные не могут оправиться всю оставшуюся жизнь. А дети? Были ли у Винеров дети? Наверняка это их качели, чьи же еще?

– За здоровье, – задумчиво произносит Грегори, приподнимая бокал. – И пусть таких потрясений, как сегодняшнее, будет поменьше.

– Да! – Киваю, снова благодаря судьбу за то, что все закончилось настолько удачно. Делаю большой глоток. У вина тонкий с едва ощутимой приятной горчинкой вкус, и, когда оно проникает внутрь, кажется, без него было правда не обойтись. У Грегори дар все предвидеть. Ценное качество, особенно в друге или в… Резко прерываю ход своих мыслей. Опять краснею и выпиваю полбокала. Надо срочно отвлечься на что-то постороннее. Нечто повседневное, спокойное, что не вызовет бурю эмоций. Незаметно вздыхаю и произношу беспечным тоном: – А чьи это качели? Младшего Винера? Или целых троих младших Винеров? – Улыбаюсь. – Может, у Сэмюеля дочери? Где они сейчас?

Грегори медленно осушает бокал, ставит его рядом с собой на скамью и смотрит на меня еще более странным взглядом. Улыбка тает на моих губах.

– У него сын. Был сын, всего один.

Крепче сжимаю ножку бокала, чтобы не выронить его из похолодевшей руки, и тоже выпиваю вино до дна.

– Налить еще? – спрашивает Грегори, и я чувствую по его тону, что он давно ждал, когда я задам этот вопрос, и теперь рад, хоть и разговор предстоит тяжелый. Киваю. Он наполняет бокалы по новой, я подношу свой к губам, но делаю лишь маленький глоток – желание пить, даже столь легкое вино, внезапно отпадает. В воздухе кружит что-то невидимое и жизненно важное, и в этом важном и есть ключик к разгадке.

У меня такое чувство, будто сейчас, в эти самые мгновения, я с опозданием взрослею, перехожу из стадии безоблачного детства, когда еще ничего толком не знаешь, в то, что, по сути, и называется жизнью. По спине бегут мурашки. От осознания, что все отнюдь не так просто, как кажется, на сердце тяжесть и горечь. Собираюсь с мужеством и возможно более спокойно спрашиваю:

– Ты знал этого парня?

– Он был мне ближе брата.

6

Смотрю на Грегори не отрываясь. Его лицо, теперь столь хорошо знакомое, снова другое: напоминает географическую карту. Значки на ней невидимые, но я точно знаю, где излучина реки, где горная цепь. Все эти цепи и изгибы – отражение глубоких острых чувств. Заметить их дано не каждому, лишь самым зорким и внимательным. Я до сих пор была как слепая и вот вдруг прозрела.

– Мы с Джаспером подружились еще школьниками, – выпив второй бокал, начинает рассказывать Грегори. – На общей городской дискотеке для старшеклассников накануне Рождества. Тогда я об этом еще не знал, а спустя какое-то время понял: встреча с ним была лучшим рождественским подарком в моей жизни. Такого друга у меня больше никогда не будет, в этом я уверен. – На минуту замолкает.

Я облизываю пересохшие губы и думаю о Джосс. Могу ли я назвать ее подарком? Не знаю… Она, бесспорно, моя самая близкая подруга, но главное достоинство наших отношений в том, что мы друг друга прекрасно знаем и умудряемся обходиться без ссор. Если Джосс вдруг не станет, скажем если она куда-нибудь уедет – мысли о смерти не желаю и допускать, – мне ее, наверное, будет не хватать. С другой же стороны, я живу без нее почти неделю и, признаться, не особенно скучаю.

– Сразу выяснилось, что у нас море общих интересов, – продолжает Грегори. – Мы оба были большими поклонниками «Депеш мод» и «Роллинг стоунз» и свято верили, что станем морпехами. – Криво и безотрадно улыбается. – Упорно готовились к будущей карьере, но меня не приняли из-за пустяка, о котором я понятия не имел, – из-за плоскостопия. Джаспер хотел из солидарности отказаться от мечты, но я убедил его в том, что хоть один из нас должен пойти желанной дорогой. Теперь корю себя… Все думаю, не уговори я его тогда, может не стряслось бы беды…

Смотрю на него, затаив дыхание, и не смею приставать с расспросами. Щеки горят – оттого, что на улице до сих пор необыкновенно тепло, от вина, усталости, сострадания и чувства вины, которое усиливается с каждым мгновением.