Головокружение

— Предатель!

Арнольд ударил Ваню в бок. Он полностью восстановился, а потому удар вышел крепким, да еще рядом с разрезом на животе, и Сиракуза вскрикнул от резкой боли, ослабил хватку, и Арнольд мгновенно освободил вооруженную руку.

— Сдохни.

Мачете вновь взлетело вверх, Ваня зажмурился, но…

Репортер уполз, но не сбежал. Не остался в уголочке, дожидаясь, чем закончится поединок, не сдался. Трясясь и подвывая от страха, шас прополз за стойку, где предусмотрительный Упций держал дробовик, и взялся за оружие. Репортеру было страшно и противно, он не хотел никого убивать, но не видел другого выхода. Он взялся за оружие и поднялся на ноги.

И в тот самый миг, когда мачете взлетело вверх, прицельный выстрел снес Арнольду половину головы.

Эпилог

«Непотопляемый Кувалда. Нельзя сказать, что результат грандиозной междоусобицы был предсказуем — свидетели показывают, что в Южном Форте шла настоящая война. Но и неожиданным его назвать трудно: одноглазый Кувалда в очередной раз доказал королеве Всеславе, что способен контролировать свою непутевую семейку…» ( «Тиградком» )

* * *

— А жалко, мля, что Чемофан, фурак такой, пулю схлопотал, — протянул одноглазый, разглядывая новенькую, свеженамалеванную картину «Величайший фюрер Кувалда вступает в освобожденный Южный Форт в сопровождении верных Шибзичей». Холст, масло, безвестный студент Суриковского за двойную цену. — Если бы он, фурак такой, выжил, то был бы законно повешен на рафость честным ребятам.

— И не говори, твое великофюрерское, — верноподданно поддакнул Копыто. — Удавить его было бы здорово, а то государственная виселица простаивает, мля, словно у нас веревка кончилась.

— А она не кончилась, — прежним, размеренным тоном продолжил одноглазый и вдруг посмотрел на уйбуя. Оценивающе посмотрел, словно мысль какая в голове образовалась случайно. — Но непонятно, мля, кого к веревке той прицепить ненафолго?

— Гнилича какого, или Дурича, — предложил Копыто. — Их много развелось.

— И ханцлеров тоже развелось, — заметил Кувалда.

— Один всего, — уточнил уйбуй. — Был.

— Фля семьи это много.

— Дык он уже в отставке давно. — Копыто умильно улыбнулся. — И ничо такого боле не замышляет.

— И фолю мне вернуть не замышляет, которую заныкал тогфа?

— Так доля та в вискиделательную машину вложилась, — хладнокровно ответил уйбуй. — И Дуричи тупые ее бетонной плитой придавили.

— Жалко, что ее, а не тебя.

— Не, совсем не жалко, ни хрена. Вискиделательную машину жалко, а вот то, что я уцелел — не жалко, а очень даже хорошо.

Преданности, с которой Копыто смотрел в единственный глаз фюрера, могла бы позавидовать самая верная на свете собака. «Умру за тебя, коль прикажешь!» — обещал пламенный взгляд уйбуя и не позволял фюреру заподозрить неладное.

«Он будет денег требовать, но ты не тушуйся, — втолковывал Ваня. — Доказательств у Кувалды никаких нет, говори, что все вложил в винокурню, и он отстанет. Теперь все от тебя зависит, это дело отработаешь, то и получишь».

А отрабатывать было что: честный Сиракуза сохранил для Копыто изрядную сумму, вот ее-то, родимую, уйбуй и защищал, изо всех сил создавая на физиономии нужное выражение.

— То есть ты все-все-все свои бабки в вискифелательную махинацию ухнул? — с подозрением осведомился Кувалда.

— Все-все-все, — подтвердил Копыто.

— Ифиот, мля.

— Для семьи старался, твое великофюрерское.

— Фля семьи старайся, но себя не забывай.

— Можно я запишу?

— Я те запишу, мля, грамотей хренов. — Одноглазый помолчал. — На какие шиши я теперя Форт восстанавливать буфу, а?

Бывший канцлер уныло развел руками, всем своим видом показывая, что о «шишах» каких-то ему ничего неизвестно.

— А может, повесить тебя все-таки, а? Как изменщика и растратчика?

— А можа, лучше я в твою честь кого-нибудь другого повешу? — вопросом на вопрос ответил Копыто.

— Соскучился, что ли?

— Не без этого, — кивнул уйбуй и доверительно сообщил: — В Англиях этих и прочих бенилюксах душно, до беспредела, мля. Вешать можно тока в заграницах, то есть, ежели кого повесить хочешь, то надо завербоваться и на юг мотать, а я не мог вербоваться, потому как я был миллионер и не по чину…

— Заткнись.

— Слушаюсь!

— Кретин!