Мера любви

Ей вдруг стало так хорошо и спокойно, что она потеряла всякий счет времени. Закрыв глаза, она погрузила свое ставшее невесомым тело в ласкающую воду. Она чуть было не заснула, когда заботливые руки вынули ее из ванны, завернули в тонкое покрывало, вытерли. Ее надушили духами, привезенными из далеких стран, которыми она пользовалась раньше. Ей тщательно расчесали волосы, ставшие необыкновенно блестящими.

Катрин очень удивилась, что женщины не заплели их как обычно, чтобы укрепить хеннен. Служанки лишь чуть подняли их и накинули крупную сетку из небольших жемчужин…

К тому же ей не надели рубашку; белое шелковое платье заскользило по телу подобно струе свежей воды. Это было длинное платье, затянутое под грудью жемчужным поясом, с широкими рукавами, легко скользящими по рукам. Шелковые чулки, завязанные выше колена кружевной тесемкой, и маленькие туфельки из белого шелка дополнили этот странный наряд.

Когда темнокожие служанки, взяв Катрин за руки, снова привели ее в розовую комнату и подвели к зеркалу, она, взволнованная и очарованная, увидела перед собой принцессу из сказки: время, страдания и превратности судьбы были не властны над ее красотой – она была великолепна как никогда!

Пораженная, она невольно залюбовалась собой. Из глубины дворца доносилась радостная музыка. Скорее всего праздник уже начался, и за ней скоро придут…

Вдруг у нее тревожно сжалось сердце. Это платье скорее обнажало, чем скрывало ее тело, и в нем она не могла показаться перед приглашенными. Неужели Филипп собирается выставить ее полуголой на всеобщее обозрение гостей?

Кто-то вздохнул за ее спиной, Катрин обернулась и увидела герцога. С непокрытой головой, в длинном черном платье, он, скрестив на груди руки, остановился в нескольких шагах от нее, опершись о дверной косяк. Хотя он не произнес ни слова, его горящие глаза были красноречивее любой мольбы.

– Ты никогда еще не была так прекрасна! – прошептал он, и в голосе его было столько затаенной страсти, что Катрин задрожала от удовольствия, что испытала бы любая женщина при виде мужчины, находящегося в полной ее власти. – Я еще никогда так тебя не любил! Ты никогда не поймешь, как я тебя люблю!

Он не шевелился, но Катрин отступила назад, словно перед надвигающейся опасностью.

– Что это значит?

– Ничего. Я тебя люблю…

– Но вы сказали, что друг… Почему вы здесь?

– Потому, что я тебя люблю.

– А королевский праздник?

– Ты на него не пойдешь… и я тоже! Короли, герцоги, принцы поужинают без нас! Этой ночью я хочу лишь одну королеву… тебя! Я тебя люблю!

Опершись о сервант и сжав пальцы, она закрыла глаза, пытаясь остановить головокружение. Перед ней вдруг разверзлась пропасть, в которую она мечтала броситься. Она попыталась сопротивляться.

– Это невозможно!

– Ты не веришь? Посмотри на эту комнату, твою комнату, где ты подарила мне столько счастья, где я тебя так любил.

– Это не моя комната. Мы ведь не в Брюгге!

– Это верно. Но эта комната существует здесь, во всех моих дворцах, я заставил с точностью воссоздать ее мне…

На этот раз она так удивилась, что герцог рассмеялся:

– Нет, я не сошел с ума! Поезжай в Брюссель, в Дижон, не говоря уже о Брюгге, где твоя комната осталась нетронутой, ты везде найдешь ее.

Он быстро приблизился к одному из бархатных панно, нажал на него, и стена раздвинулась, открыв большой портрет. Катрин не только никогда не видела его раньше, но даже не подозревала о его существовании. Краска медленно залила ее лицо, шею, щеки, грудь: на длинном панно она была изображена обнаженной, с розой в руке.

– Кто это нарисовал? – выдохнула она.

– Ван Эйк, по моему приказу. Он тоже тебя любит, а я могу описать каждый кусочек твоего тела. Он мне сделал пять таких портретов. Скажешь ли ты теперь, что я тебя не люблю?

– Это глупо, безумно! Герцогиня…

– Никогда не видела эти комнаты и никогда их не увидит. Единственный ключ – у меня, и лишь эти безмолвные рабыни убирают их по моему приказу.

– Но зачем?

– Чтобы встречаться с тобой, с запахом твоих духов, твоей любимой обстановки. Ты права, у меня рой любовниц, потому что моей плоти нужна женская плоть, но никогда ни одна из них не блистала подле меня так, как блистала ты. Когда я устаю от всех этих женщин, когда мое сердце опустошено, я велю открыть одну из этих комнат, и я пью, пью до тех пор, пока воспоминание о твоем теле не станет невыносимым, тогда я встаю на колени перед твоим изображением и… занимаюсь любовью совсем один! А теперь иди ко мне!