Девушка, которая взрывала воздушные замки

— Какая?

— Два письма были адресованы в министерство юстиции — министру юстиции и министру по вопросам демократии.

— Ага. Это мне уже известно.

— Да, но письмо к министру по вопросам демократии было зарегистрировано в министерстве только на следующий день. Его доставили с вечерней почтой.

Эдклинт уставился на Монику. Он впервые испугался, что все его подозрения окажутся обоснованными. А она безжалостно продолжала:

— Иными словами, из ГПУ/Без прислали копию письма с угрозами еще до того, как оно дошло до адресата.

— О господи, — произнес Эдклинт.

— Факс посылал сотрудник отдела личной охраны.

— Кто?

— Не думаю, чтобы он имел к этому отношение. Ему принесли на стол письма и вскоре после убийства велели связаться с полицией Гётеборга.

— От кого поступило распоряжение?

— От секретаря начальника канцелярии.

— Господи, Моника… Ты понимаешь, что это означает?

— Да.

— Это означает, что сотрудники ГПУ/Без замешаны в убийстве Залаченко.

— Нет. Это означает, что некие люди внутри ГПУ/Без знали об убийстве еще до его совершения. Вопрос только в том, какие именно?

— Начальник канцелярии…

— Да. Но я начинаю подозревать, что этот «Клуб Залаченко» находится за пределами нашего здания.

— Что ты хочешь сказать?

— Мортенссон. Его перевели из отдела личной охраны, и он работает самостоятельно. На прошлой неделе мы держали его под наблюдением целыми днями. Насколько нам известно, он не связывался ни с кем из нашего здания. Ему звонят по мобильному телефону, который нам никак не прослушать. Мы не знаем номера, но это точно не его собственный телефон. Мортенссон встречался с тем блондином, личность которого нам пока не удалось установить.

Эдклинт нахмурил лоб. В тот же миг в дверь постучал Андерс Берглунд — сотрудник, приглашенный в новое оперативное подразделение и раньше работавший в финансовой полиции.

— Мне кажется, я обнаружил Эверта Гульберга, — сообщил Берглунд.

— Заходи, — сказал Эдклинт.

Берглунд положил на стол обтрепанную по краям черно-белую фотографию. Эдклинт с Фигуэролой стали ее разглядывать. На ней был изображен мужчина, которого они оба сразу узнали. Это был легендарный полковник-шпион Стиг Веннерстрём, и его вводили в дверь два крепких, одетых в штатское полицейских.

— Эта фотография из издательства «Олен & Окерлунд», она была опубликована в журнале «Се» весной шестьдесят четвертого года. Ее сделали в связи с судебным процессом, на котором Веннерстрём был приговорен к пожизненному заключению.

— Вот оно что.

— На заднем плане видны три человека. Справа — комиссар Отто Даниэльссон, арестовывавший Веннерстрёма.

— Да…

— Посмотрите на человека, который стоит чуть слева за Даниэльссоном.

Эдклинт и Фигуэрола увидели высокого мужчину с тонкими усиками и в шляпе, чем-то похожего на писателя Дэшила Хэммета.

— Сравните его лицо с паспортной фотографией Гульберга. Ее снимали, когда ему было шестьдесят шесть лет.

Эдклинт нахмурил брови.

— Я бы, пожалуй, не поручился, что это тот же человек.

— А я могу поручиться, — сказал Берглунд. — Переверните снимок.

На обратной стороне фотографии имелся штамп, объяснявший, что она принадлежит издательству «Олен & Окерлунд» и что имя фотографа Юлиус Эстхольм. Карандашом был приписан текст: «Стиг Веннерстрём с двумя полицейскими по бокам входит в Стокгольмский суд. На заднем плане: О. Даниэльссон, Э. Гульберг и X. В. Франке».

— Эверт Гульберг, — сказала Моника Фигуэрола. — Он таки работал в ГПУ/Без.

— Нет, — возразил Берглунд. — По техническим причинам работать в ГПУ/Без он не мог. По крайней мере, когда делался снимок.

— Вот как?

— ГПУ/Без создали на четыре месяца позже. На этом снимке он по-прежнему принадлежит к Государственной тайной полиции.

— Кто такой X. В. Франке? — поинтересовалась Моника Фигуэрола.

— Ханс Вильгельм Франке, — ответил Эдклинт. — Он умер в начале девяностых, а в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов являлся заместителем начальника Государственной тайной полиции. Он был своего рода легендой, как и Отто Даниэльссон. Я с ним пару раз встречался.

— Вот оно что, — сказала Моника Фигуэрола.

— Он оставил ГПУ/Без в конце шестидесятых. Франке не смог найти общий язык с Винге, и его чуть ли не уволили, когда ему было примерно пятьдесят — пятьдесят пять лет. Он открыл собственное дело.