На перекрестке больших дорог

Эти неподвижные лица, угрожающе горящие глаза, взгляды, сосредоточенные на пламени костра, – все это вызывало страх. Катрин поискала глазами Сару и хотела к ней обратиться, но цыганка быстро приложила палец к губам.

– Не надо разговаривать, – прошептала она так тихо, что молодая женщина едва расслышала ее. – Не сейчас. И не двигайся.

– Почему? – спросил Тристан.

– Это похоронный ритуал. Они ожидают, когда принесут тело повешенного сегодня утром.

И верно. Небольшая процессия спускалась к табору от замка. Ее открывал худой высокий человек с факелом в руке, освещавший дорогу своим четырем соплеменникам, на чьих плечах покоилось мертвое тело. Цыган, освещенный факелом, был одет в красные рейтузы, плащ того же цвета, сильно потрепанный и рваный, но сохранивший следы золотой вышивки. Это был еще молодой человек с надменным выражением лица. Его длинные тонкие усы обрамляли красные губы, темные глаза имели косоватый разрез, что выдавало азиатскую кровь. Густые волосы, сквозь которые поблескивали серебряные серьги, падали на плечи.

– Это Феро, предводитель, – подсказал Тристан.

Монотонное пение прекратилось, когда труп опустили около костра. Цыгане поднялись, и только несколько женщин остались стоять на коленях перед ним. Одна из них, такая старая и морщинистая, что, казалось, кожа прилипла к скелету, начала петь хриплым голосом жалобную песню, временами обрывая мелодию. Другая, молодая и здоровая, подхватывала ее, когда старуха замолкала.

– Мать и жена погибшего, – прошептала Сара. – Они оплакивают свою судьбу.

Остальная часть церемонии была короткой. Вождь племени наклонился и просунул монету меж зубов мертвеца, потом четыре человека подняли его и спустились к берегу реки. В следующее мгновение труп уже плыл по темной воде.

– Ну вот и все, – сказала Сара. – Теперь вода унесет его в страну предков.

– Мы можем подойти, – решил Тристан, – потому что…

Он не договорил. Сара неожиданно запела в полный голос, что заставило вздрогнуть Катрин. Уже давно она не слышала пения Сары, во всяком случае, подобного этому. Конечно, Сара часто напевала перед сном баллады маленькому Мишелю, но такие необычные мелодии, исходившие из глубины ее души, грозные, дикие и непонятные, Катрин слышала всего два раза: когда-то в таверне Жака де Ля Мер в Дижоне и около костра вместе с цьганами, которые в какой-то момент увлекли Сару за собой. Комок подкатил к горлу Катрин, слушавшей пение Сары. Ее голос, мощный, звучный, заполнил ночную тишину, неся с собой эхо той земли, откуда пришла эта необычная женщина… Все племя повернулось к ней и завороженно слушало.

А Сара медленно, не переставая петь, пошла вниз по склону. Катрин и Тристан последовали за ней. Тристан вел за собой лошадей, и цыгане расступились перед ними. Только подойдя к предводителю, Сара замолчала.

– Я Сара Черная, – сказала она просто, – и в нас течет одна кровь. Это моя племянница Чалан, а рядом с ней человек, который помог нам добраться сюда через все препятствия. Примешь ли ты нас?

Феро медленно поднял свою руку и положил ее на плечо Сары.

– Добро пожаловать, моя сестра. Человек, который тебя сопровождает, сказал правду. Ты из наших, у тебя кровь нашего племени, потому что ты знаешь лучшие старинные ритуальные песни. Ну, а эта… – его взгляд упал на Катрин, которой показалось, что ее обдало огнем, – ее красота будет украшением нашего племени. Проходите, женщины займутся вами.

Он поклонился Саре, как королеве, а потом увлек Тристана к огню. А вокруг женщин сомкнулся круг разом заговоривших цыганок. Катрин, оглушенная шумом, покорно пошла к повозкам, стоявшим у подножия одной из крепостных башен.

Через час Катрин лежала между Сарой и старой Оркой, матерью повешенного. Она пыталась привести в порядок свои мысли и согреться.

Тристан уехал в «Королевскую винодельню», где он будет поджидать своих сообщниц, готовый к любым действиям. Это рядом с ними, но все же в стороне от цыганского табора, присутствие в котором вызвало бы подозрения. Он забрал с собой одежду Катрин и Сары, а женщины из табора переодели их в то, что смогли найти в своих сундуках. И теперь босая, одетая в грубую холщовую рубашку, вызывавшую раздражение, и пестрое одеяло, довольно обтрепанное, но вполне чистое, в которое она завернулась, как в римскую тогу, Катрин прижималась к Саре, поджав под себя ноги, чтобы сохранить тепло. Она все бы отдала за пару соломенных сапог, но в повозке, крытой драной соломой, не было ничего, кроме старого тряпья, прикрывавшего щелястый пол от ветра… Она вздохнула, и Сара, почувствовав, как Катрин шевелится, шепотом спросила: