Алая роза Анжу

Генрих слишком мягок. Не так-то просто было уговорить его предать казни мятежников, участвовавших в восстании Джека Кэда. Ну и что с того, что им было даровано помилование? Маленькие людишки, рядовые участники, слепо шедшие за своими вожаками, никому не нужны, но вожаков необходимо было выловить и сурово наказать. Очень жаль, что Джек Кэд так и не предстал перед судом. А Генрих – от одной мысли о кровопролитии он приходил в ужас. С каждым днем король все дальше и дальше отдалялся от реальной жизни. Он хотел быть наедине со своими книгами, почти все время проводил в молитвах. Уж не размягчаются ли у него мозги, спрашивала себя королева. Слава Богу, Генрих ни в чем ей не перечил. Он охотно соглашался со всеми ее решениями и пытался перечить, лишь когда речь заходила о казнях.

– Клянусь Святым Иоанном! – слабым голосом лепетал король и добавлял самое страшное из своих ругательств: – Проклятье и еще раз проклятье!

Он жил сущим отшельником, а благочестием затмил бы любого монаха. Одевался король, как простой горожанин: круглая шапочка, длинный плащ скромной расцветки, модные остроносые башмаки не носил, отдавая предпочтение круглым крестьянским башмакам. Когда же Генриху приходилось обряжаться в королевские одежды по случаю какой-нибудь важной церемонии, под шелка и бархат он надевал власяницу.

Зато королева любила пышные наряды. А почему бы и нет? Разве мало настрадалась она от бедности в детстве и ранней юности? Разве она не королева? К тому же она так хороша собой, а красота требует соответствующего обрамления.

Генрих отказывал себе во всем, но с подданными был милостив и щедр. Он даже отказывался наказывать преступников, грабителей и воров. Для всякого злодея у него находилось оправдание. Однако милосердием преступность не искоренишь. Увы, король был слишком добр. Ему бы жить в каком-нибудь монастыре, а злодейка-судьба сделала его монархом.

С большой заботой король относился к своим сводным братьям Тюдорам. Он заявил, что сам будет следить за их воспитанием и образованием.

– Этого хотела бы моя мать, будь она жива, – говорил Генрих.

После смерти мужа королева жила с Оуэном Тюдором, и Генрих относился к этому человеку с большой приязнью. После смерти королевы Оуэн переехал в Уэльс и с тех пор не подавал о себе вестей. Генрих же считал, что, хоть его мать и Оуэн не были женаты, их дети за родителей не ответчики.

Маргарита лишь пожимала плечами – юные Тюдоры ее совершенно не интересовали. Ей и так хватало забот. Нужно было управлять страной, ибо Генриху такая задача явно была не по плечу.

И все же народ любил своего короля. В бедах и несчастьях, постигших Англию, виноват был кто угодно, но не Генрих. Главной же злодейкой, конечно же, была ненавистная королева.

Англичане относились к ней с враждебностью, которая усиливалась месяц от месяца.

А как же иначе? Английские войска отступали под натиском французов, а ведь королева была француженкой! Крови Саффолка толпе было мало. Нужен был новый громоотвод, и на эту роль лучше всего подходила Маргарита.

– Кто отдал Мэн французам? – спрашивали люди. – Кто предал наши войска? Конечно же, Маргарита. Она радеет не об Англии. Она старается ради своего отца Рене Анжуйского, ради своего дяди Карла, короля Франции. Что стряслось с герцогом Глостером? Почему он так быстро скончался после ареста? Наверняка это дело рук королевы.

Надменная, преступная, вероломная француженка прибрала к рукам бедного святошу короля, а он слишком добродетелен, чтобы прозреть ее истинную суть.

Поползли слухи, что Маргарита – не законная дочь Рене Анжуйского, а прижита вне брака. Потом стали поговаривать, что у королевы была связь с Саффолком. Никто не брал в расчет ни годы Саффолка, ни дружбу королевы с его женой. Людям мало было назвать королеву незаконнорожденной, ее еще нужно было во что бы то ни стало уличить в безнравственности. Воистину не было в Англии женщины, которую ненавидели бы больше, чем Маргариту!

Она приняла Сомерсета ласково и приветливо. Маргарита всегда была щедра с друзьями и непримирима к врагам. Сама она называла это честностью и не желала играть в дипломатию, даже если прямота была ей во вред.

– Миледи, вы вызывали меня, – сказал Сомерсет, преклоняя колено.

– Встаньте, Эдмунд. Я рада вас видеть. Теперь, по крайней мере, со мной рядом будет друг.

– Да, я ваш друг до конца моих дней.

– Эдмунд, ходят тревожные слухи. Правда ли, что Йорк покинул Ирландию?