Алая роза Анжу

Она решила пока не говорить Генриху о государственных делах – врач посоветовал делать это постепенно.

Со временем Генрих узнал, что власть в стране теперь принадлежит Йорку и что народу новый правитель нравится. Герцог сумел установить в королевстве подобие порядка, а друзья короля, Сомерсет и Эксе-тер, томятся в тюрьме.

– Их нужно освободить, – сказал Генрих.

– Мы сразу же сделаем это, как только вернем себе власть. Отправим в отставку Йорка и его сторонников, а наших людей вернем.

У Генриха был усталый вид, он зажмурился, и Вильям Хейтли поспешно сказал:

– Не нужно так много говорить о государственных делах. Король оправился от недуга, но он все еще слаб.

Ничего не поделаешь. Маргарита, сдержав нетерпение, поняла, что врач прав. Пусть Йорк остается в Лондоне, недолго ему осталось торжествовать…

В Ковентри к королю явились епископ Уэйнфлит и приор аббатства Святого Иоанна.

Генрих встретил их с распростертыми объятиями, и втроем они усердно принялись молиться.

Он совсем не изменился, думала Маргарита. Но это неважно – скоро мы покинем Ковентри и вновь возьмем бразды правления в свои руки.

* * *

Рождественские праздники прошли весело. С каждым днем королю становилось лучше, его интерес к окружающему миру постепенно возрастал.

Маргарита поступила мудро, когда решила переехать с двором именно в Ковентри. Генрих всегда очень любил этот город, его многочисленные соборы, в особенности церковь Святого Михаила, построенную в царствование Генриха I, а затем подаренную местному монастырю графом Рандульфом. Король очень любил дворец Святой Марии, построенный по его личному приказу. Особенно хороша была резная крыша с диковинными скульптурами, а также галерея менестрелей и Оружейный зал. Огромные стеклянные окна были по тем временам неслыханной роскошью. Генрих любил разговаривать с женой о своем ненаглядном дворце, и в такие минуты лицо его делалось необычайно оживленным. В главном зале дворца по желанию короля несколько лет назад был повешен большой бесценный гобелен длиной в тридцать футов и высотой в десять. Узор придумал сам король. Яркие краски радовали взгляд, а изготовлен гобелен был в соответствии с новейшими достижениями в ткацком искусстве.

Как бы Маргарита хотела, чтобы Генрих с таким же пылом обсуждал дела государственные. Но они-то как раз короля совершенно не интересовали. Стоило завести разговор о политике, как взгляд короля тут же тускнел, и Генрих прикладывал руку ко лбу с видом бесконечной усталости. Настаивать было опасно, ибо Маргарита безмерно боялась, что муж снова впадет в летаргию.

Следовало окружить короля теми, кого он любит. Пусть поговорит с ними, пусть увидит, как много сторонников у него в стране. Тогда можно будет приступать к основному делу: изгнать Йорка и вернуть Сомерсета.

Когда в замок прибыли долгожданные гости, Маргарита встретила их со всем радушием, поскольку зна-ла, что это стойкие приверженцы Ланкастеров. Благополучие этих людей зависело от того, удастся ли дому Ланкастеров одержать верх. Такого рода дружба наиболее надежна. Подобную точку зрения можно было бы назвать цинической, но такова жизнь: приязнь куда крепче, если она зиждется на практическом интересе.

Король тоже обрадовался вновь прибывшим.

– Неужели это вы, Оуэн? – спросил он.

Оуэн Тюдор преклонил перед государем колени.

– Да, это я, ваш верный слуга.

– Оуэн Тюдор! – разволновался король. – Я очень хорошо вас помню.

– Милорд, мы с вашей матерью так много говорили и думали о вас… Когда мы еще были вместе… Потом нас разлучили, но ваша матушка помнила о вас каждую минуту своей жизни.

– Да, я был бы счастлив, если бы мог жить с ней вместе далее. Когда я был маленьким, вы вызывали во мне смешанное чувство – и восхищение, и неприязнь. Я был королем и сыном короля… Как же я рад вас видеть. Помните, как вы учили меня кататься на пони? Боюсь, я был слишком робким учеником.

– Вы были хорошим учеником, милорд. Вы слушались своего учителя, а это уже немало.

– Бедная моя мать, Оуэн… Какая трагедия.

– Она не смогла вынести разлуки.

– Жестокое решение, жестокое… А потом вы уехали в Уэльс, да? Как вам там живется, Оуэн?

– Неплохо, милорд. Ведь это моя родина. Вы милостиво обошлись со мной, государь, не оставили мою семью своими милостями.

– Не так уж много я сделал для своего отчима и моих единоутробных братьев. Как у них дела?