Золотое правило Трехпудовочки

– Гвоздевой не грозили те, кто потерял ребенка? – гнула я свою линию.

Акимов нахмурился.

– Никто из нас не любит сообщать людям горькие вести. Раньше неприятная обязанность возлагалась на врача-стажера. Но вот уже пять лет, как у меня и в «Светлом детстве» работают психологи, это их прерогатива. Главврач в сознании горюющего родителя не связан со смертью, скорей уж безумец помчится с кулаками к лечащему педиатру.

– Теперь совсем личный вопрос. О чем вы в течение почти сорока минут беседовали со Степанидой Андреевной в день ее кончины? Вы изменили привычке общаться по ночам, значит, произошло нечто экстраординарное, – выпалила я.

Николай Романович прищурился.

– Вы сами заметили, что это личное и к делу не относится.

– Речь шла об Ане Киселевой? – почти прошептала я. – Степанида рассказала вам о внучке? Вы знаете, что они погибли вместе? Во время ужина?

Николай вздрогнул.

– Если бы вы знали! Я никогда не слышал, чтобы Степа так рыдала! Сначала я не понял, кто говорит! Определился номер жены, а голос не ее!

Степанида плакала так горько, что Коля решительно сказал: «Я к тебе еду». – «Нет, – внезапно успокоилась она, – извини, нервы сдали». – «Что случилось, говори немедленно», – приказал муж. «У Юры была связь с некой Олесей Семенякой, – всхлипнула Степанида, – девчонкой из Бодольска». – «И что? – удивился Николай, потом не смог удержать возглас облегчения: – Ты переживаешь из-за романа Юры?»

Степаниде удалось взять себя в руки, она заговорила почти спокойно, рассказала про Олесю, про то, как Семеняка взяла денег на аборт, но не стала его делать, родила девочку и позвонила Гвоздевой с ультиматумом: «Либо Юрий ведет меня в загс, либо я устрою скандал».

Степанида расстроилась, взяла с собой большую сумму денег и помчалась в Бодольск. Гвоздевой удалось заткнуть рот девушке, но та через неделю объявилась снова и опять потребовала мзду.

– Нельзя платить шантажисту, – вздохнула я, – эта порода людей ненасытна.

Акимов кивнул:

– Я того же мнения, но тогда, пятнадцать лет назад, Степа и словом не обмолвилась о казусе. Она еще несколько раз передавала Олесе деньги, а потом младенец умер. Синдром детской смертности, о нем хорошо знают врачи, здоровая крошка засыпает и перестает дышать во сне. Семеняка попыталась тянуть из Степы деньги и дальше, но вскорости ее сбила машина. А потом появилась Аня Киселева, и Степа узнала в ней свою внучку.

– Как? – спросила я. – Что навело Степаниду Андреевну на мысль о родстве?

Акимов опустил глаза, сделал быстрое глотальное движение и выдал уже знакомую мне версию:

– Некий генетический дефект. Не стану щеголять терминами, вы их не поймете. Но Степа сразу убедилась: девочка родная.

– Очень интересно, – вздохнула я, – в особенности если знать, что Аня никогда не была дочкой Юрия. Вот вам кролик из шляпы: Аня биологическая дочь Елены. Она ни с какого боку не родня Степаниде и Юрию. Лена задумала обмануть Гвоздевых, обеспечить за их счет счастливую жизнь своей родной доченьке. Старшая Киселева была знакома с Олесей и спустя немалое количество лет после ее кончины решила использовать в собственных целях историю Семеняки. Свою долю в запутанную ситуацию внесли и одинаковые имена девочек. У Лены Аня и у Олеси Аня, но это две разные девочки. Но тем не менее Степанида Андреевна признала в младшей Киселевой свою внучку. Вопрос: почему?

Акимов отвел глаза в сторону.

– Понятия не имею. Она невероятно расстроилась, плакала, бормотала что-то про божью кару.

– Ваша жена была религиозна? – поинтересовалась я.

Акимов посмотрел в окно.

– Большинство врачей, даже циники-хирурги, рано или поздно говорят себе: Господь есть. Иначе как объяснить факт выздоровления некоторых безнадежных больных и смерть тех, кто явно шел на поправку? Но Степа всегда повторяла: «Я верю исключительно в антибиотики и передовые методы лечения». Нет, она не была воцерковленным человеком. Очень часто родители вешают на кровать больного ребенка иконку, а уж если необходима операция, тут все в ход пустят: повесят на шею крестик, талию обмотают поясом с молитвой. Степа была категорически против этих невинных манипуляций, увидит образ в палате и говорит: «У нас не храм и не ваша личная спальня. Уберите это. Вместо того чтобы деньги на свечи и службы тратить, лучше купите ребенку хорошие книги, больше толка будет».

Поймите, Степа любила детей, но она считала, что болезнь – это работа, с ней надо справляться засучив рукава, а не плакать, полагаясь на божью волю. Она была очень сильной, несгибаемой, с жесткой позицией по ряду вопросов. Я всегда просил ее: «Милая, не высказывайся. В особенности если дело касается тех, кто обречен с рождения».