Революция (сборник)

Тогда медленно и не прячась подошел к краю.

Кровь заливала лицо и текла по френчу. Остановился у желоба и встретил глазами поднятые дула винтовок. Поднял руку.

– Сдавайся, сукин сын!

– Амба! Патроны вышли! Только слушайте, сволочи, гадово семя! Мне подыхать! Но и вы подохнете… гады боговы! Амба!

И прыгнул вниз на вытянутые жала штыков.

1924

Микола Хвылевой

Я (Романтика)

«Цвету яблони»

^[9]

Из далекого тумана, с тихих озер загорной коммуны шелестит шелест: это идет Мария. Я выхожу на безбрежные поля, минуя перевалы, и там, где рдеют курганы, опускаюсь на одинокую пустынную скалу. Я смотрю в даль. Тогда дума за думой амазонками джигитуют вокруг меня. Тогда все исчезает… Таинственные всадники, ритмично покачиваясь, летят к отрогам, и гаснет день; бежит среди могил дорога, а за нею – молчаливая степь… Я распахиваю ресницы и вспоминаю:…воистину моя мать – воплощенный прообраз той необыкновенной Марии, что стоит на границе неведомых столетий. Моя мать – наивность, тихая печаль и доброта безграничная (это я хорошо помню!). Моя невообразимая боль, моя невыносимая мука теплятся в лампаде фанатизма перед этим прекрасным печальным образом.

* * *

Мать говорит, что я (ее мятежный сын) совсем замучил себя… Тогда я беру ее родную голову с налетом серебристой седины и тихо кладу себе на грудь… За окном шли росистые утра и падали перламутры. Проходили невероятные дни. Из темного леса вдали брели подорожники и возле синей криницы – где разлетелись дороги, где разбойничий крест – остановились. Это – молодое загорье.

Но уходят ночи, шелестят вечера возле тополей, тополя уходят в шоссейную неизвестность, а за ними – лета, годы и моя буйная юность. Тогда дни перед грозой. Там, за отрогами сизого края, вспыхивают молнии и пенятся, в накипи, горы. Тяжелый придушенный гром никак не прорвется из Индии, с востока. И томится природа в предгрозье. А впрочем, за облачной накипью слышен и другой гул —…глухая канонада. Надвигаются две грозы.

– Тревога! – Мать говорит, что она поливала сегодня мяту, и мята умирает в тоске. Мать говорит: «Приближается гроза!» И я вижу: в ее глазах стоят две хрустальные росинки.

I

Атака за атакой. Яростно напирают вражеские полки. Тогда наша кавалерия с фланга, и идут в атаку фаланги инсургентов, а гроза растет, и мои мысли – до невозможного натянутая проволока.

День и ночь я пропадаю в чека.

Обиталище наше – фантастический дворец: это дом расстрелянного шляхтича. Причудливые портьеры, древние узоры, портреты княжеской фамилии. Все это отовсюду смотрит на меня в моем случайном кабинете.

Где-то аппарат военного телефона тянет свою печальную тревожную мелодию, напоминающую далекий вокзальный рожок.

На роскошном диване сидит, поджав под себя ноги, вооруженный татарин и монотонно напевает азиатское: «Ала-лала».

Я смотрю на портреты: князь хмурит брови, княгиня – презрительная надменность, княжата – в тени столетних дубов.

И в этой необыкновенной строгости я ощущаю весь древний мир, всю бессильную грандиозность и красоту третьей молодости минувших барских лет.

Это четкий перламутр на банкете дикой голодной страны.

И я, совсем чужой человек, бандит – по одной терминологии, инсургент – по другой, я просто и ясно смотрю на эти портреты, и в моей душе нет и не будет гнева. И это понятно:

– я – чекист, но и человек .

Темной ночью, когда за окном проходят городские вечера (имение взлетело на гору и господствует над городом), когда синие дымки поднимаются над кирпичным заводом и обыватели, как мыши, – за подворотни, в канареечный замок, – темной ночью в моем необычном кабинете собираются мои товарищи. Это новый синедрион, это черный трибунал коммуны.

Тогда из каждого закоулка смотрит подлинная и ужасная смерть.

Обыватель:

– Здесь заседает садизм!

Я:

– … (молчу).

На городской башне за перевалом тревожно звенит медь. Это бьют часы. Из темной степи доносится глухая канонада.

Мои товарищи сидят за широким столом черного дерева. Тишина. Только далекий вокзальный рожок телефонного аппарата снова тянет свою печальную, тревожную мелодию. Изредка за окном проходят инсургенты.

Моих товарищей легко узнать:

доктор Табагат,

Андрюша,

третий – дегенерат (верный страж на часах).

Черный трибунал в полном составе.

---

9 Перевод с украинского А.Руденко-Десняка.