TERRA TARTARARA. Это касается лично меня

Я всерьез должен поверить, что в дюжине латиноамериканских стран живут и богаче, и свободнее, и самобытнее, чем на Кубе? Что в Латвии несравненно лучше, чем в Белоруссии? Что будущее Северной Кореи предопределено, а Южной — радостно и оптимистично?

А что за вирус мучит Европу и США, с их все более усиливающейся растерянностью и откровенным креном в сторону госкапитализма, планового производства и прочих артефактов недавнего нашего прошлого?

Увольте меня из вашего черно-белого мира, где капитализм надо только разрешить, а социализм надо строить, причем исключительно на человеческих костях. Этот мир отменен давно, капитализм, безусловно, не менее жесток, жаден и страшен, чем любая иная форма правления миром, а свою бесперспективность доказали многие и многие идеологии; причем в России доктрина либеральная обессмыслила себя особенно стремительно, старательно и страстно. Я даже жалею об этом, честное слово.

В моей книжке много говорится о том, что новые времена все более идеологичными делают человеческую моторику, харизму, мужество.

Тем более что оппонировать на поле идеологий нынешней власти совершенно бессмысленно. Ввиду ее полной идеологической аморфности власть в России в любое мгновение может принять «левый» окрас, может даже «красно-коричневый», а может и «оранжевый» — была бы необходимость, а PR приложится.

Посему идеологический спор меж мной и г-ном Авеном бесперспективен: и я куда более переживаю за други своя, чем за все идеологии, вместе взятые, и г-н Авен, будь он действительно либерал, давно бы занялся в России другими делами вместо руководства крупнейшим банком.

Что касается чисто человеческих претензий г-на Авена — что моими героями, моими товарищами и, возможно, мной самим движут «неудовлетворенные амбиции, лень и страх», — то здесь можно лишь руками развести.

Предполагаю, что вполне прозрачный страх движет г-ном Авеном, а моими сотоварищами движет бесстрашие, уж простите за высокий штиль.

Если «ленью» лукаво называть любое желание встраиваться в существующий порядок вещей — то да, тогда и лень; правда, лень эта обладает странными свойствами — когда люди проявляют чудеса работоспособности и выживаемости в любых нечеловеческих условиях, попасть в которые для всякого ленивого человека было бы равносильно смерти.

Неудовлетворенные амбиции движут всеми нормальными людьми; и политические амбиции не хуже любых иных. Правда, в данном случае я бы не говорил собственно про амбиции — потому что куда больше героями моими движет желание быть людьми, жить людьми, любить людьми — и отвечать за многое, за все, за целую страну, а не только за «рабочие места, стипендии — будущим инженерам» и все то, что не без сладострастия приписывают себе и г-н Авен, и многие ему подобные. Низкий вам поклон, что тут сказать. Только оставьте людям право измерять свою жизнь другими категориями. И не надо делать вид, что «рабочие места и стипендии» — это нечто такое, чего никогда не было в мире до вас, а потом вы это придумали и подарили людям, наподобие огня или колеса.

Г-н Авен в своей статье брезгливо помянул лишенный очистных сооружений, «самый грязный город в мире» Дзержинск, где жил я, а он не жил никогда. Такое ощущение, что Дзержинск построили нацболы, одарив неподалеку гостившего у бабушки молодого Авена астмой, о чем он сам вспоминает. Построили его, однако, не мы, но я все-таки замечу, что Дзержинск никогда не был самым грязным городом в мире, и даже в советские времена делил звание одного из самых грязных городов со своими коллегами на Западе, вовсе не опережая их. В Оке, на которой стоит Дзержинск, я все детство купался, и люди там без вреда для жизни купаются до сих пор и рыбу ловят — чего не рискнут делать граждане в половине крупнейших европейских столиц, не говоря о людях, проживающих близ зарубежных химгигантов (которые, правда, многомудрые капиталисты предпочитают переправлять в страны третьего мира — создавая при этом, конечно же, рабочие места дикарям, но лишая рабочих мест собственных граждан).

Но я не о том. Я просто хочу сказать, что Дзержинск, равно как и другая моя, малая родина — деревня Ильинка в Рязанской области, — актуальные по сей день примеры массового исчезновения рабочих мест, и остановки десятков огромных производств (в Дзержинске) и привычного сельскохозяйственного оборота (в Ильинке), путем банкротства колхоза. Я никоим образом не желаю обвинить г-на Авена в произошедшем — как и в том, что в России до сих пор ежегодно, как при нескончаемой чуме, исчезает сотни деревень, — но, право слово, все ваши «рабочие места и стипендии» объективно не способны изменить здесь ситуацию.