TERRA TARTARARA. Это касается лично меня

Как бы не так.

Информационное пространство заточено именно под два этих класса. Только старые и юные готовы тратить по несколько часов в день на просмотр российского телевидения. И что замечательно: и молодежь, и пожилые люди смотрят одно и то же — всю эту малаховщину, кулинарные программы, риалити-шоу, прочее, прочее, прочее, равно любопытное всем людям, почти обездвиженным душевно, малоразвитым, преждевременно уставшим.

В современной России так сложились обстоятельства, что у нас, быть может, впервые за многие годы нет разрыва поколений, когда интересы юных непонятны и неприятны самым зрелым. Даже в замороженном, ханжеском, постыдном Советском Союзе такого не было.

Много кто заметил, что разговоры на тему «Что за молодежь пошла!» и «Богатыри теперь не те!» звучат все реже? В усталые семидесятые, в переломные восьмидесятые, в дикие девяностые вскриками на эту тему пестрили страницы прессы, их можно было часто слышать в общественном транспорте. А сегодня этого раздражения нет. И стар стал как млад, и млад остарел; и всякий рад произошедшему.

Они едины, они почти неделимы, они соединяются в одно. Смотрите, смотрите: они сливаются в единое тело.

Это противоречит природе. Смотреть противно.

ДОСТАТОЧНО ОДНОГО

Главное качество русского интеллигента — нравственная и безропотная последовательность в своих заблуждениях. Только в таком случае интеллигента можно использовать как градусник: замерять им температуру и состояние общества. И это единственный случай в медицине, когда градусник может лечить.

Интеллигент Лихачев прав, называя первым в ряду русской интеллигенции Радищева.

В Радищеве изначально были заложены все черты грядущего русского интеллигента.

Он был образованный человек, но интеллектуалом не был: известно, что ему наняли учителя-француза, а тот впоследствии оказался беглым солдатом. Потом, конечно, Радищев выучился и праву, и филологии, но беглый солдат в качестве первого учителя — это концептуально.

Он был в известном смысле смелый человек, но напугать его все-таки оказалось несложно. На допросах арестованный за свое неразумное «Путешествие…» Радищев сразу же раскаялся, и думаю, искренне. Правда, давая показания, в забывчивости, он вновь повторял все ту же ересь, что уже написал в «Путешествии…».

Сильный интеллигент, которого согнуть нельзя, зато можно сломать и убить, — уже не интеллигент, а революционер. Посему Рылеева, да и вообще всех декабристов, к интеллигенции не отнесешь.

Радищева вернули из ссылки, пригласили в государственную комиссию по составлению законов, и он, дрожа слабыми руками и покрываясь испариной от ужаса, все-таки написал «Проект либерального уложения», в котором опять заговорил о равенстве всех перед законом, свободе печати и прочих светлых призраках русского интеллигента.

Председатель законотворческой комиссии, получив сей труд, поднял брови, в каждой из которых могла поселиться небольшая птичка, и громко произнес несколько слов, в том числе одно из области географии. Это было слово «Сибирь».

Терзаемый душевной лихорадкой, Радищев вернулся домой, выпил яду и умер в диких мучениях.

С тех пор интеллигенции ничего более не оставалось, как ступать след в след по грустному пути Радищева, бесконечно путешествуя из Петербурга в Москву, в то время как чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лая гонится за тобой, обдает тяжелым запахом мундира и сапог, поднимает брови, откуда в ужасе взлетают птицы, и произносит «Сибирь» так, что явственно слышится «заморю».

Интеллигент тонко вскрикивает и смотрит пронзительными глазами.

Впрочем, и закричать огромным голосом, и взглянуть с пепельным, непоправимым презрением русский интеллигент тоже умеет; и даже ударить человека сможет — правда, один раз в жизни. И потом долго смотреть на свою ладонь, видя в ней мнимые отражения своей низости, злобы и бесчеловечности.

Русский интеллигент красив, но странной, нравственной красотой. Он верующий, но не воцерковленный. Он способен выжить на каторге, хотя самая мысль о ней способна остановить его сердце. Он видит культуру как огромную мозаику, в которой каждому узору есть место. Поэтому он способен любить в литературе или в музыке то, чего образованцы не принимают по скудоумию, которое они выдают за снобизм, а интеллектуалы — из снобизма, который в их случае является разновидностью скудоумия.