57  

Под слоем мха, погребенные в кудрявые стружки, — бережно снимай, бережно, не разбей то, что под стружками упрятано, — деревянная или картонная хижина, вся в раскрашенных декорациях из папье-маше, с крышей из прессованной соломы; соломенная и деревянная мельница, колесо еще способно скрипуче вращаться, а дальше — домики и шалаши, крашеный картон, явно для задника, для размещения на какую-то высокую подставку в форме горы за задами хижины, тем самым образуется эффект перспективы. Покопавшись в стружках, я сумел выкутать пастухов, несущих на плечах барашков, и точильщика, и мельника с двумя ослами, и крестьянку с корзиной фруктов на голове. Двое волынщиков, арап с двумя верблюдами, а вот и сами Волхвоцари собственной персоной, пропахшие плесенью, ладаном и миррой, арьергард главных героев — осла, быка, Иосифа, Марии, люльки, Младенца и двоих ангелов с разведенными руками, закостенелых в экстазе, длящемся не менее века, следом — золотая комета, свернутое в трубочку небо с золотыми звездами по сини, металлическая кювета с налепленным внутри цементом, изображающая ложе реки, с отверстиями для впуска и выпуска воды, и вдобавок — задержавшая меня на полчаса к ужину, приведшая в недоумение стеклянная кружка с выведенными с обеих сторон длинными шлангами из каучука.

Рождественский вертеп в полном комплекте. Я не ведал, были ли мой дед и мои родители религиозны (может быть, мама — да, иначе почему держала «Филофею» у кровати), но нет сомнения, что каждое Рождество кто-то из членов семьи эксгумировал ящик, чтобы в одной из парадных комнат водрузить полный вертеп. Особое чувство восторга перед чудной картиной, мне кажется, я сумел уловить и сейчас. Ох, не принадлежит ли и оно к коллекции общих мест? И все-таки статуэтки звали припомнить еще нечто частное, не имя, а какой-то образ, что-то не встреченное мною под крышей, но где-то упрятанное в доме, в одной из комнат.

Примечание к рисунку [226]

Чем были для меня рождественские вертепы? Иисус или дуче. Рокамболь или сборник «Корзина», плесенно-ладанные Волхвоцари или посаженные на кол недруги Великого Визиря, — что перевешивало для меня в одиннадцать лет?


Ясно, что неделя на чердаке была протрачена совершенно напрасно: я снова переглядел страницы, читанные в мои шесть, и в мои одиннадцать лет, и в мои пятнадцать, и поминутно умилялся на разные трогательные детальки. Но память восстанавливают не так. Память сплавляет, исправляет, преобразовывает, это чистая правда. Однако весьма нечасто память способна перестроить хронологическую перспективу. Людям положено понимать, когда что случалось, в шесть или в десять лет. Я ощущал дистанцию между днем пробуждения в больнице и днем отъезда в Солару, я прекрасно знал, что между первой точкой и второй точкой пролег период моего взросления, формирования мнений, освоения опыта, но я знал, что в те три недели я заглатывал все вперемешку, как если бы и в детский период и впитывал все единовременно и единократно. Я совсем не попадал в ритм. Не удивительно, что я одурел, будто белены объелся.


Следовало отказаться от «большой жратвы»[227] среди старых книжек. Надлежало разложить все по порядку, продвигаться поступательно. А как разделить, что относится к моим шести, что — к двенадцати годам? Вдумавшись, я понял: среди ящиков непременно должны быть складированы школьные тетради и учебники. Это мне и надлежало найти. А потом читать год за годом, постепенно, с расстановкой.

За ужином проинтервьюировал Амалию о вертепе. Да, дед им много занимался, строил его с душой. Нет, дед ни в коей мере не был религиозен. Но вертеп — это вроде королевских рожков, без вертепа Рождество не в Рождество, не будь внуков, дед, не исключается, строил бы вертепы лично для себя. Работа начиналась в первые дни декабря. На чердаке, если порыться, где-то стоит еще вся большая кулиса, на которую навешивали небо, с крошечными лампочками, спрятанными в падугах, — для мерцания звезд.

— Какой славный вертеп делал ваш покойный дедушка, каждый год от такой красоты все чуть не плакали. Речку там устраивал настоящую из воды, помню, как-то вся вода на мох вытекла, мох-то с торфом в тот как раз год привезли совсем новенький, и вдруг глядим, а он зацвел. Голубенькие цветики такие — уж точно чудо божие. Приходский священник являлся проведать то чудо, в честь Младенчика народившегося, даже не мог поверить собственным глазам, как приходил.

  57  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×