Агент 013

Русланов заплакал. «Вынужденно. Они могли меня выдать. Исключительно из страха за свою жизнь. Я готов работать в заключении, а зарплату перечислять матерям. Только не высшая мера. Я с собой боролся, не каждый раз шел за новой девочкой, иногда по два месяца сдерживался. И вот еще, я не разрешал жене родить».

«А это при чем?» – не понял допрашивающий. «Боялся, вдруг дочь родится, – сконфузился Владимир, – подрастет немного, а я… ну, понимаете?»

На этой фразе Тамара Владимировна упала в обморок.

Димон перевел дух.

– Как же его поймали? – прошептала я. – Страшно представить, что такое чудовище бродило по Москве.

– Слишком долгая история, – отмахнулся Коробков, – и нам сейчас неважно, каким образом вышли на преступника. Главное другое, его поймали, но не успели осудить.

– Не расстреляли? – возмутилась я. – Почему?

Коробков скривился.

– Тысяча девятьсот восемьдесят третий год. В СССР нет преступлений, в социалистическом государстве отсутствуют убийцы, воры, насильники и недовольные режимом люди. Газеты не публиковали материалы на криминальные темы, единственно, что разрешено, – очерки о так называемых расхитителях социалистической собственности, тех, кто воровал у народа. На телевидении нет программ типа «ЧП», «Дежурный патруль», «Петровка, 38» и иже с ними. Абсолютное большинство советских людей убеждено – они живут в государстве, где квартирная кража является редким явлением, все милиционеры честные люди, добро всегда побеждает зло и ему нет никакой необходимости обзаводиться кулаками.

– Но в тюрьмах и лагерях было полно преступников! – чуть ли не закричала я.

– И кто об этом знал? – печально спросил Коробок. – Это в наши дни семья, в которой есть уголовник, без стеснения говорит о лишенном свободы родственнике. В начале восьмидесятых подобную информацию тщательно прятали, иметь в семье криминальную личность считалось позором, если узнают на работе, мигом выгонят, никогда не вступишь в ряды КПСС, не поедешь в турпоездку в ГДР или Польшу.

– Так что случилось с Руслановым? – прошептала я.

– Незадолго до суда в камере, где он сидел, произошла драка, – пояснил Димон. – Владимир погиб.

– Понятно, – кивнула я, – зэки разобрались самостоятельно. Они всегда ненавидели педофилов, да и конвойные тоже имеют детей.

Коробок развел руками.

– В местах временного содержания подследственных порой случаются кулачные бои, контингент делает заточки из ложек, расчесок, а охрана не всегда успевает на шум.

– Можешь не продолжать, – остановила я Коробка, – откуда у тебя столь исчерпывающие сведения о Русланове?

Димон погладил ноутбук.

– Мой верный друг помог, нашел документы по делу, в них допросы Тамары Владимировны, самого фигуранта, экспертизы и прочее.

– Как ты вообще догадался, что Куклина была связана с Руслановым, и вышел именно на него? – недоумевала я. – Почему в документах Тамары Владимировны нет ни малейшего упоминания о ее муже?

Коробок ответил:

– Знаешь, можно долго ругать советское время, дескать, свободы не было, за рубеж народ не ездил, зарплаты были маленькие, продукты-шмотки не достать. Согласен, все это правда, но люди тогда были другими, в особенности сотрудники МВД. Судьбой Тамары Владимировны занялись профессионалы, полагаю, они предложили ей сменить квартиру.

– Куклина решительно отказалась бы переезжать, – сказала я, – она фанатично предана памяти родителей, для нее бальный зал не просто жилплощадь, а помещение, где витает память о маме, папе, дедушке, бабушке. Нет, она не сдвинется с места.

– Думаю, ты права, – согласился Коробок, – и тогда ей поменяли паспорт и изъяли из всех бумаг упоминание о браке с Руслановым. Тамара Владимировна перешла на другую работу, там она ни с кем не откровенничала и ее считали старой девой. Дом, где живет Куклина, сплошь состоял из коммуналок, жильцы в нем постоянно менялись, из тех, кто помнил Владимира, скоро никого не осталось. То, что Русланов был педофилом, власти по причинам, о которых я уже говорил, не разглашали, правду знают лишь двое: сама Куклина и Мотя.

– Вот почему Бурмакина обронила фразу: «Мне было бы страшно жить в такой квартире», – вздохнула я, – а потом моментально прикусила язык. Наверное, Матрена боялась не столько выдать тайну Куклиной, сколько отпугнуть покупателя жилплощади. Ну кто согласится переехать в квартиру, где было убито много несчастных детей? А Мотя мечтает жить в Куркине, в двушке с обычной ванной, просторной кухней и большими комнатами.