Баудолино

Он и смеялся и дрожал. Недолгий обряд, видно было, потряс его. – Устал я, – поделился он с присутствующими. – Баудолино, я запрусь теперь на засов. Сторожите хорошенько. И спасибо всем за преданную службу. Не будите меня, пока солнце не взойдет на высоту. А с утра пойду купаться. – Помолчал и еще добавил: – Я ужасно устал. Хочется спать и проспать много столетий.

– Лучше проспи одну тихую долгую ночь, отец, – отозвался с любовью Баудолино, – никуда ведь не выезжаем на заре. Пусть подымется как следует солнце и прогреет и воздух и воду. Так спи спокойно.

Они вышли. Фридрих плотно свел створки двери и послышался скрежет щеколды. Все расселись по сундукам в большой зале.

– Не имея такой нужной каморы, как у императора, – сказал Баудолино, – выйдем же поскорее каждый по своей нужде на двор. Да поочередно, не оставляя эту залу без присмотра. Ардзруни, может, и благонадежный человек, но доверять мы можем только самим себе.

Через несколько минут все уже сходили и облегчились. Баудолино загасил фонарь, пожелал всем доброй ночи и стал стараться заснуть.

– Я был неспокоен, сударь Никита, без всяких видимых причин. Сон был тревожный, я то и дело пробуждался от кратких и вязких сновидений, наподобие кошмаров. Я видел бедную Коландрину, она отпивала из черной каменной братины и падала мертвая на пол. Примерно через час послышалось какое-то шуршанье. В нашем оружием зале было окошко, откуда поступал неяркий ночной свет. Луна, как помню, находилась в первой четверти. Я смог определить, что это Поэт выходит. Видать, ему опять приспичило... Позднее, не могу сказать через какое время, поскольку я задремывал и просыпался, и каждый раз мне чудилось, будто время почти не идет, хотя этого не могло быть, я увидел, удаляется Борон. Он возвратился, и тогда Гийот зашептал ему... с чего-то не спится, выйти освежиться, глотнуть воздуху. Я подумал, что мое-то дело – следить, чтоб не заходили чужие, а пока выходят свои... Все мы были нервно встревожены. Иного не помню. Я не слышал, когда вернулся Поэт. Где-то перед рассветом все наконец глубоко заснули. Спящими я их увидел и утром, когда при первых проблесках солнца я наконец окончательно пробудился.

Оружейная зала вся сияла в победительном утреннем свете. Явились слуги, внесли хлеб и вино и какие-то местные фрукты. Баудолино просил не шуметь, не будить императора, но друзья добродушно гомонили. Через час Баудолино решил, что хоть Фридрих и просил не будить раньше срока, но теперь уже срок наступил. Он пошел постучать в дверь. Никакого ответа. Постучал снова.

– Здорово разоспался, – хмыкнул Поэт.

– Я надеюсь, что ему не стало плохо, – буркнул в ответ Баудолино.

Они стали стучать громко, Фридрих никак не отзывался.

– Вечером он выглядел неважно, – говорил Баудолино. – Может, ночью с ним случился какой-то приступ? Предлагаю выломать дверь.

– Тише, тише, – осадил его Поэт. – Выбить дверь, ведущую в покои императора? Это почти святотатство!

– Пускай будет святотатство, – выпалил Баудолино. – Мне все это совсем не нравится.

Стали беспорядочно давить на дверь, крепкую и прочную и, видимо, с надежным запором.

– Ну-ка снова, теперь все вместе, по моему счету одновременно наддадим плечами, – распорядился Поэт, сознавая, что уж если император не просыпается когда в его спальне срывают дверь, значит, сон достаточно подозрительный. Дверь держалась. Поэт пошел отвязывать Зосиму, спавшего на цепи. Общество распределилось на две группы, чтобы бить одновременно в обе створки. На четвертом их налете дверь открылась.

На середине комнаты, на полу, бездыханный Фридрих, почти раздетый, лежал в том виде, в каком отходил ко сну. Откатившись от императора на несколько шагов, валялась пустая Братина. В устье очага дотлевали пережженные угли: ясно было, что очаг топился всю ночь, а к утру огонь догорел. Окно было закрыто. В спальне пахло горелыми дровами и чадом. Борон, давясь от кашля, подбежал к окну – скорей впустить свежий воздух.

Полагая, что кто-нибудь проник в комнату и еще нахо-дится в ней, Поэт с Вороном, выхватывая мечи, кинулись обыскивать закоулки, а Баудолино на коленях у тела Фрид-риха подымал его голову и легонько хлопал по щекам. Бой-ди вспомнил, что купил в Каллиполисе лекарство, сковырнул крышку кольца и, раздвинув губы императора, вливал зелье. Фридрих в чувство не приходил. Цвет лица оставался землистым. Рабби Соломон склонился над ним, попытался поднять ему веки, щупал лоб, щупал шею, считал пульс и в конце концов проговорил дрожа: – Этот человек мертв... Благословен Святой Творец, Он да будет милосерден к его душе!