Баудолино

– Кружку, чашку... – снисходительно улыбнулся Борон. – Кубок, скорее. – Потом он решил все-таки выложить свой секрет. – Удивительно, однако, что вы об этом ничего не слыхали. Это самая наиценная реликвия крещеного мира, чаша, в которой Иисус освятил вино Тайной Вечери и куда Иосиф Аримафейский сцедил кровь из ребра Христа распятого. Есть традиция называть эту чашу святой Градалью, Граалью, или же Сангреалью (sang real – «царская кровь»), потому что, владея ею, рыцарь приобщается к семени избранничества, равно как и к семени Давида и к семени нашего Господа.

– Градаль, Грааль, Сангреаль, Бретань, так отчего же вы зовете ее Братиной? – спросил Поэт, внимательный ко всему, что можно было впоследствии доложить начальна кам.

– Не знаю, – ответил Гийот. – Это принято. Еще говорят: Гразаль, Граальц... Какое из названий выбрать? «Братина» означает просто «чаша». Хоть, впрочем, не доказано, что форма священносподвижнического предмета – чашевидная. Те, кто видел Братину, не помнят ее формы. Знают только, что она наделена исключительными качествами.

– А ее кто-то видел? Кто? – спросил Поэт.

– Ну, конечно, те братья-рыцари, которые охраняли ее в Броселианде. Но и о них не дошло прямых свидетельств. Я знаком был только с теми, кто рассказывал о них...

– Лучше бы о Братине поменьше рассказывали, да побольше узнавали, – сказал Борон. – Этот парень только что побывал в Бретани, слышал далекий звон, и вот он уже косится на меня, как будто я украл у него что-то. То, чего у него нет. И не один он такой. Все судачат о Братине. Каждый думает, что именно ему повезет этой Братиной завладеть. А я провел в Бретани, и даже на тех островах, что от Бретани лежат через море, провел целых пять лет... и ни о чем не судачил, а только искал усердно...

– И нашел? – спросил Гийот.

– Не нашел. Надо искать не саму Братину, а тех братьев-рыцарей, которые о ней знают. Я скитался, я спрашивал... Никого из них я не встретил. Наверное, я не принадлежу к избранным. Теперь сижу тут, копаюсь в пергаментах, надеюсь обнаружить хотя бы след того, что от меня сокрылось, пока я блуждал в лесах...

– Но зачем нам эта Братина, – прервал его Баудолино, – и эта Бретань со всеми братьями? Они же нас не интересуют, поскольку не имеют отношения к Пресвитеру Иоанну?

– Братья не обязательно в Бретани, – возразил на это Гийот. – Где на самом деле находятся и замок, и сокрытая в нем Несоглядаемая тайна, никогда не было известно. Среди слышанных мной рассказов был один, в котором рыцарь Фейрефиц находит святой сосуд и передает своему сыну, священнику, которому предстояло потом сделаться царем в Индии.

– С ума сойти! – сказал на это Борон. – Так я все эти годы ищу Братину в неправильном месте? Да кто же тебе рассказал об этом Фейрефице?

– Любая история может сгодиться для дела, – сказал Поэт. – Если ты прислушаешься к словам Гийота, может быть, отыщешь свою Братину. Но нам в данную минуту не столь желательно отыскать ее, сколь желательно понять, не увязать ли эту Братину с Пресвитером. Дорогой мой Борон, мы ищем не сам предмет, а тех, кто говорит о предмете. – И обратился к Баудолино: – Как тебе кажется? Иоанн – хозяин Братины, которая облекает его величайшим достоинством. Вот он возьмет и преподнесет это достоинство Фридриху! Дарует ему Братину!

– Которая вдобавок окажется тою самою яхонтовой чашей, которую князь Сарандиба преподнес Гаруну аль-Рашиду, – поддакнул Соломон, шипя от возбуждения беззубой стороной рта. – Сарацины чтут Иисуса как великого пророка, они сначала нашли эту чашу, потом Гарун преподнес ее Пресвитеру...

– Чудненько, – сказал Поэт. – Чаша выступит провозвестием грядущего отвоевания тех стран, кои у мавров обретаются в несправедливом узилище. Готова мотивировка для захвата Иерусалима!

Было решено разрабатывать именно эту линию. Абдул сумел вынести под покровом ночи из скриптория Сен-Вик-торского аббатства ценный пергамент, ни разу не чищенный. Дело стояло только за печатью, которая придала бы письму вполне царский вид. В комнате, рассчитанной на двоих, около шаткого стола сгрудились шестеро, и Баудолино, прикрывая глаза, как под наитием, диктовал. Абдул писал под его диктовку. Почерк Абдула, приобретенный им в заморских христианских землях, мог сойти за манеру пишущего латиницей восточного мудреца. Прежде чем приступить к работе, желая пуще изощрить изобретательность и ум участников, он предложил было прикончить имевшийся в посудине зеленый мед. Но Баудолино отсек это предложение. При подобном деле, сказал Баудолино, требуется трезвость.