Жизненное пространство

Илья не мог этого допустить. Он знал, что его машина с трудом держится на ступоходах, а дистанция огня слишком коротка, чтобы он мог избежать повреждений от своего собственного залпа, но все это уже не имело значения, — палец Горкалова, вместо кнопки катапультирования, лег на гашетку залпового огня ракетных комплексов. Едва двигавшийся «Фалангер» будто взорвался — восемь ракет, вырвавшись из пусковых шахт, ударили в «Призрака», буквально разломив поврежденную машину на несколько несимметричных, уродливых частей; «Ворон» Шейлы, покачнувшись от внезапной ударной волны, все же устоял и, не снижая темпа, скрылся в облаках пара, а «Фалангер» Горкалова, потеряв опору, начал валиться набок, подламывая поврежденный привод.

Истекающая паром топь и светлеющее багряное небо вдруг опрокинулись перед глазами Ильи, стремясь поменяться местами, что-то надсадно захрустело, раздался зубовный скрежет сминаемого металла, затем, не выдержав деформаций, лопнул бронетрип-лекс кабины, и последним осознанным ощущением Горкалова стала боль в левой руке, которую зажало между сминающимися консолями управления.

Жадная топь глухо чавкнула, по ее поверхности волнами вскипели пузыри, когда шестьдесят тонн изувеченного металла рухнули набок, и «Фалангер» начал медленно погружаться в вонючую жижу…

Глава 9

Сфера Дайсона

Над позициями батальона неторопливо поднимались перистые полосы молочно-белого тумана. Безобидные утренние испарения, смешиваясь с прогорклым, удушливым дымом, которым продолжали истекать подбитые машины, становились похожи на зловещий белый саван, пытающийся окутать изуродованное поле ночной битвы.

Орбитальная плита уже приоткрыла краешек звезды, уползая к опрокинутому кверху дном горизонту, и страшный багрянец ночи сменился наконец стылым, бледно-розовым рассветом.

Шейла спрыгнула со ступеньки веревочной лестницы и едва не упала на обоженную, изрытую воронками и щедро нашпигованную металлом землю… да и не земля то была вовсе, а так, какое-то жалкое подобие почвы, нанесенное ветром поверх пластиковой основы скал…

Ее растопыренные пальцы укололись об обгорелый султанчик травы, которая чудом уцелела на истоптанной ступоходами машин, изрытой снарядами и опаленной лазерами поверхности.

«Надо же… уцелела…»

Шейла обессиленно стащила с головы мягкий шлем, с наслаждением подставляя холодному ветерку пылающее лицо.

Как потрясающе жить… дышать…

Она подняла взгляд на свой «Ворон», который стоял в нескольких метрах выше по склону.

Черный, в подпалинах от близких разрывов, с посиневшими по краям дюзами реактивной тяги, огромный, покрытый шрамами… невыразимо родной… ее «Ворон», преданная, живая металлическая птица, такая же усталая, измотанная, как ее пилот.

Этой ночью они стали по-настоящему близки.

Умные люди часто повторяют, что любить машину — противоестественно, это признак слабости, закомплексованности, зависимости от техники, отголосок древнего невежества и страха, когда человек одухотворял все неживое, чье устройство не мог постичь.

Чушь все это!

Машину нужно любить. Просто любовь бывает разная — к «Ворону» одна, к человеку иная…

Сзади послышался нездоровый звук надсаженных сервомоторов.

Шейла оглянулась.

«Хоплит» лейтенанта Сокуры пострадал намного серьезнее ее «Ворона». Она уже второй раз за несколько дней поражалась этой способности Николая — доводить свои машины до состояния, когда кажется, подойди к роботу, пни посильнее, и он развалится, а Ник, — ничего, без единой царапины, вон уже вылезает, улыбается чумазым лицом, по которому в горячке боя не раз и не два провел испачканной пятерней, гасившей до этого загоревшуюся проводку.

— Жить будем, лейтенант Норман!.. — прокричал он, спрыгивая со ступеньки веревочного трапа. — Утро уже!

— Ты что орешь?

— А? Не слышу, говори громче, контузило!

Она смотрела на него и не знала, чего сейчас хочется больше — рассмеяться вместе с ним, радуясь тому, что жива, что снова видит этот чужой рассвет, или заплакать, взвыть, вспомнив эту жуткую ночь и всех, кто навсегда остался в ней, для кого утренний туман кроил свой молочно-белый саван и оторачивал его траурными шлейфами горького дыма…

— Скляра убило… — громко пожаловался Ник, присаживаясь рядом с Шейлой. Достав сигареты, он долго ковырял пачку, пытаясь вскрыть упаковку негнущимися, занемевшими от нейросенсорных перчаток пальцами. — Прямо у меня на глазах… Прожгли лобовую броню, сволочи… Хороший был мужик… Настоящий…