Любовь, только любовь

Катрин наградила капитана суровым взглядом.

– Мессир, – сказала она сухо, – настроение монсеньора не имеет для меня значения. То, что я хочу ему сказать, касается его чести, и, если вы боитесь сообщить ему о том, что я пришла, хорошо, я сделаю это сама. Вот и все. Спокойной ночи!

Она подобрала юбки и бросилась под своды. Руссе, покраснев от гнева, догнал ее.

– Я не боюсь, мадам, и вот лучшее доказательство: я сейчас доложу о вас. Но пеняйте на себя, что бы ни произошло. Я вас предупредил.

– Идите, я беру на себя остальное.

Чуть позже Катрин уже входила к герцогу. Войдя, она поняла, что Жак де Руссе ничего не преувеличил, говоря о настроении Филиппа. Он даже не обернулся, когда она склонилась в глубоком реверансе. Он стоял лицом к окну, откуда открывался вид на площадь, освещенную факелами, – спиной к двери, руки за спину, голова не покрыта. На нем был широкий пурпурный бархатный домашний костюм.

Не двигаясь, он бросил:

– Ваше настойчивое стремление побеспокоить меня выглядит странным, мадам. Впредь знайте, чтобы правильно вести себя: я никому не даю этого права, а если захочу видеть кого-то, сам зову его.

Еще вчера такая резкая отповедь заставила бы Катрин провалиться сквозь землю, но в эту секунду она ничуть ее не взволновала.

– Прекрасно, монсеньор, значит, я ухожу. В конце концов, мне безразлично, что с сегодняшнего дня вы будете известны как самый бесчестный принц христианского мира!

Филипп резко обернулся. У него было то же ледяное выражение лица, что и во время поединка, но на бледных щеках выступили красные пятна.

– Думайте, что говорите! – сказал он грубо. – И не считайте, что вам все можно только потому, что в какой-то момент я был к вам снисходителен.

– И даже больше! Но я ухожу, потому что неприятна монсеньору.

Она уже двинулась к двери, когда голос герцога пригвоздил ее к месту.

– Оставайтесь! И объяснитесь! Что это за история с честью, которой мне прожужжали уши? С моей честью, да будет вам известно, дела обстоят как нельзя лучше. В том, что мой боец был побежден, нет ничего унизительного, потому что ему достался доблестный соперник.

– Правда? – нарочито дерзко спросила Катрин. – Конечно, в этом не было бы ничего порочащего вашу честь, если бы вы не бросили этого доблестного соперника в темницу!

Искреннее удивление отразилось на лице Филиппа, и Катрин почувствовала, что ее мужество растет. Сен-Реми был прав. Герцог, кажется, ни о чем не знал.

– Что вы говорите? Что за вздор? Какая темница?

– Та, в которую мессир де Люксембург только что поместил рыцарей де Монсальви и Сентрайля, удалив перед этим под ложным предлогом коннетабля. А как бы вы это назвали, монсеньор, с точки зрения рыцарских законов? Я, простолюдинка, называю это подлостью. Но я же говорю: я не принцесса. Если бы речь шла о каком-то самозванце! Но человек, который победил Вандомского Бастарда, который носил на себе вот это, – да простое уважение к вашей собственной крови должно было запретить вам дотрагиваться до него!

Филипп стал смертельно бледным. Его серые глаза впились в шлем с лилиями, который Катрин развернула перед ним. Он, казалось, превратился в соляной столп. Молодая женщина, чтобы еще больше задеть его, позволила себе усмехнуться.

– Дайте мне этот шлем, мадам, и ждите здесь. Я клянусь кровью моего отца, что, если вы мне солгали, вы сами проведете ночь в той темнице, которая вас так тревожит.

Катрин низко поклонилась.

– Идите, монсеньор. Я подожду вас… без страха.

Схватив шлем, Филипп быстро вышел из комнаты. Гостья услышала, как он приказывает часовому ни под каким предлогом не выпускать отсюда мадам де Бразен.

Она очень спокойно уселась у камина, где развели огонь, так как вечер был прохладным. Она знала, что ей ничего не грозит, и ни о чем не беспокоилась, ожидая Филиппа. Он не замедлил явиться, все еще держа в руках шлем. Катрин поспешно встала, ожидая, что он скажет. Но, положив шлем на стол, он долго стоял молча, скрестив руки на груди и опустив голову.

Вдруг, словно приняв окончательное решение, он выпрямился и подошел к молодой женщине. Она увидела, что взгляд его все так же суров.

– Вы были правы, мадам. Один из моих людей, думая мне угодить, проявил неуместное рвение. Обоих рыцарей выпустят… завтра утром.

– Почему завтра? – сразу же взбунтовалась Катрин. – Почему вы обрекаете их на мучительную ночь в тюрьме после такой тяжелой битвы?

– Потому что мне так нравится, – высокомерно сказал герцог. – А также затем, чтоб наказать вас. Я заметил, мадам, что вы проявляете слишком живой интерес к этим господам. Сен-Поль^[7] видел вас в их палатке. Вас – одну из моих подданных! Не скажете ли, что вы там делали?

---

7 Жан Люксембургский был графом де Сен-Поль. (Прим. авт.)