Любовь, только любовь

– Да что вы все, с ума посходили? – вопил толстяк.

– Посходили с ума! Ах вот как! Так спросите у этой поганой рожи, у этого продавца тухлых шкур, что он сейчас сделал! Посмотрим, решится ли он ответить!

Скорняк тем временем пробирался вдоль ограды, явно желая улизнуть, но толпа его не выпускала. Развеселившиеся зрители сейчас же разделились: одни приняли сторону скорняка, другие – сторону девушки.

– Ну и ну, – тянул здоровый бакалейщик, – что за дела такие, уж и девушку нельзя в толпе прижать…

Молодая женщина со свежим лицом и властным взглядом обернулась к нему.

– Хотела бы я посмотреть на того, кто меня прижмет, – сказала она. – Да я бы ему глаза выцарапала! Молодец девчонка, так его, так!

Вырвавшаяся от дядюшки, Катрин и впрямь хотела выцарапать скорняку глаза. Завязавшаяся потасовка привлекла внимание всех вокруг, но никто из дерущихся не заметил, что даже процессия остановилась. Леденящий душу голос внезапно перекрыл гвалт:

– Стража! Взять этих людей, нарушающих ход процессии!

Голос самого герцога! Он остановился прямо напротив рынка в своих тяжелых черных доспехах и спокойно ждал выполнения приказа. Сразу четыре лучника отделились от его свиты и кинулись в толпу. Двое из них схватили Катрин и потащили к герцогу, не обращая никакого внимания на жалобы обезумевшего от ужаса Матье.

Ярость Катрин удвоилась. Изо всех сил брыкалась она и отбивалась от лучников. Но ее все-таки подтащили и поставили перед Филиппом: растрепавшиеся волосы падали золотым плащом, разорванное платье открывало взгляду нежное округлое плечо. Сверкающие, грозные взгляды скрестились, как скрещиваются клинки. Долго длился поединок между огромным горделивым всадником и маленькой девушкой, вскинувшей голову, как задиристый боевой петушок, и не собиравшейся опускать глаза. Кругом воцарилось тягостное молчание, прерывавшееся только горестными воплями Матье.

– В чем дело? – сухо осведомился герцог. Ему ответил один из лучников, схвативших скорняка, который стоял теперь ни жив ни мертв.

– Ваша светлость, этот человек, воспользовавшись теснотой, хотел немного пошутить с девушкой, она не поняла шутки и вцепилась ему в глаза.

Сумрачный взгляд Филиппа на мгновение остановился на физиономии перепуганного скорняка, затем с холодным презрением перешел на девушку, чьи сжатые губы не проронили ни звука. Уверенная в своей правоте, Катрин была слишком горда, чтобы оправдываться здесь перед всеми, а тем более – молить о пощаде. Она просто ждала приговора. Бесстрастным голосом Филипп произнес:

– Остановить процессию – проступок не маленький. Уведите их, я займусь ими позже.

И, наклонившись к начальнику своей охраны Жаку де Руссе, что-то тихо сказал ему, потом повернул коня и вновь стал графом Тьерри. Песнопения возобновились, священники замахали кадилами с душистым ладаном, и процессия двинулась дальше.

Капитан де Руссе, едва дождавшись конца шествия живых картин из Нового и Ветхого Завета, повел обоих пленников согласно приказу через площадь к замку. Все это время Матье Готерен стоял и рвал на себе волосы, представляя последствия разразившейся катастрофы. Без сомнения, дерзкую бросят сперва в темницу, затем будут судить и наконец сожгут как кощунницу-ведьму. Его собственный дом разрушат, выгонят всю семью, и они пойдут по миру. «Всеми гонимый бродяга-побирушка, буду я, неприкаянный, ждать, когда же Господь сжалится надо мной и возьмет к себе. Ах, бедный, несчастный я человек!» Тщетно утешала его женщина, вступившаяся за Катрин.

В противоположность Матье его племянница, несколько поостыв, сохраняла поразительное спокойствие. Несмотря на связанные за спиной руки, она держалась очень прямо и отвечала на попытки с ней заигрывать с таким высокомерным презрением, как будто не было ни растрепанных волос, ни разодранного платья. Она прекрасно сознавала, что все взгляды направлены на нее. И то, что капитан, встречаясь с ней взглядом, всякий раз отворачивался и краснел, втайне было ей приятно. Де Руссе был еще совсем юн, он не мог скрыть волнения, охватившего его при виде пленницы.

Когда скрылась из глаз последняя картина, представляющая собой пророка Даниила во рву со львами, пленников заставили ускорить шаг, так что площадь они пересекли почти бегом. Матье едва поспевал за ними и все пытался заговорить с племянницей, но стража прогоняла его. Бедняга, с кривящимися от обиды губами, в свесившейся набок шапке, всего более походил на испуганного младенца. При входе во дворец стража, скрестив копья, преградила ему дорогу: следовать дальше за своей племянницей он не мог. С тяжелым сердцем пересек Матье улицу и, усевшись прямо на мостовую, разразился рыданиями, не надеясь больше увидеть Катрин иначе, как на пути к эшафоту.