Полукровка

Юлий замер: то, что она сказала, согласовывалось с его собственными мыслями. Он молчал, потому что боялся спугнуть. Ему казалось, вот сейчас она остановится, и тогда...

Маша говорила искренне, делилась с ним своими сокровенными мыслями, но что-то двоилось, как тогда, когда она сдавала тот проклятый экзамен. Снова она как будто смотрела на себя со стороны. Одной половиной отлетевшей души чувствовала, что Юлий ее понимает, другой – подводила к книгам. Этот разговор он должен был начать сам.

– Вениамин не болтает, а действует. Я поняла – торгует книгами. Это важнее.

– Да, конечно, – Юлий чувствовал разочарование: в сущности, она так ничего и не сказала. Но в то же время думал про Вениамина, о котором она отозвалась с симпатией. «Вот тебе и Веничка... Ишь, какой быстрый...» – Кстати... – он пожал плечами. – Вы говорили, я не понял: какие книги?

– Книги? – она переспросила и отвела глаза. Все шло по плану. Он начал сам. – Знаете, как-то не хотелось при всех... – по памяти Маша перечисляла названия. – Дело в том, что эти знакомые... они действительно собираются.

– Собираются? – Юлий обдумывал. – Значит, должны продавать, – огонек зажегся в его глазах.

– Продавать? – Маша изобразила удивление. – Да, наверное, я как-то не подумала. И что, вы бы купили?

– Конечно! – он закивал горячо.

– Хорошо, я поговорю, – она пообещала и свернула разговор.

– Как ваша рука? – Юлию стало неловко. Об этом следовало спросить раньше.

Маша пошевелила пальцами.

– Вообще-то еще побаливает.

Они пересекали двор-колодец. Сюда выходили зады продовольственного магазина. Вдоль стены – один на другом – стояли пустые деревянные ящики. Верхний ряд поднимался выше человеческого роста. «Интересно, как они ухитряются? Просто пирамида какая-то...»

– Не понимаю, – она оглядывала стену, – пирамида какая-то...

– Пирамида? – Юлий переспросил удивленно. – А... – он проследил за ее взглядом, – в смысле, пирамида? Простите, сразу не сообразил. Мне показалось... – Юлий усмехнулся, – вчера я сам думал про пирамиды, точнее, про Египет...

Ему хотелось сказать о том, что в последние дни он часто о ней думает.

– Дело в том... – Юлий замолчал, потому что чувствовал непонятную робость. Раньше такого рода признания давались легко. – Я перечитывал... в общем, про Египет. И вдруг наткнулся на фразу, не смейтесь, я, конечно, читал и раньше, но теперь, не знаю, другими глазами... И в этот момент я подумал о вас... Запомнил наизусть.

– Наизусть? – Маша обернулась удивленно.

По набережной канала они шли к Невскому.

Юлий остановился и поднял взгляд на купол Казанского собора:

– Вот ты полагался на опору, на эту трость надломленную, на Египет, а она, как обопрется на нее человек, вонзится ему в руку и прободает ее... Пожалуйста, не смейтесь, – он попросил жалобно.

Стянув с руки перчатку, Маша смотрела на тонкий, едва заметный шрам.

– Трость надломленную? – она повторила тихо.

– Да. Государство. Египет, – он подтвердил печально.

Маша надела перчатку и полезла в портфель:

– Вот, – она достала ручку и тетрадку. – Пожалуйста, напишите здесь. Слово в слово.

– Политэкономия социализма, – он прочел на обложке и, полистав, открыл последнюю страницу.

На Невском Юлий предложил выпить кофе. Она отказалась.

Глава 15

 1

На этот раз требовалось обдумать обстоятельно. Никакой самодеятельности. Главное – предусмотреть детали. От них зависел успех или провал.

Пропуск лежал на месте. Отложив пачку немецких требований, Маша задвинула тумбочку на место и прикрыла салфеткой. Хорошо, что на пропуске нет фотографии – она вспомнила свое школьное лицо.

«Вахтеру не до этого, разглядывать не станет», – высунув язык, она царапала лезвием. Новая цифра встала, как влитая.

Теперь следовало решить главное: сколько нести? Второго раза в любом случае, не будет.

Выкройку Маша прикинула на тетрадном листе: шить просто, но надо время. Для каждой книги нужен отдельный карман. Сняв с полки первую попавшуюся, она приложила: если выбирать не самые большие, поместится штук шесть.

О том, что дело опасное, Маша старалась не думать. Сосредоточилась на практической стороне: то о суровых нитках, то о куске бязи, спрятанной в мамином комоде, то о швейной машинке, которая стрекочет, как сумасшедшая...

«В открытую шить не получится – не может быть и речи».

В сущности, это было похоже на фартук. Примеряя перед зеркалом, Маша думала: «Поварской. Повара всегда оборачиваются: и сзади, и спереди...»