Media Sapiens. Повесть о третьем сроке

– Антон, прости, ты бухой, что ли?

– Я? Да, бухой. Но к делу это не относится. Ты про кризис понял?

– Не очень, если честно. Может быть, мы завтра про него поговорим?

– Гена, слушай сюда. То, что я пьяный, кризису развиваться не мешает. Завтра мы уже про него не поговорим. Завтра мы про него в газетах прочитаем, сечёшь?

– Ну, да… то есть, честно говоря, нет. Поясни ещё раз, что нужно-то?

– Что нужно? А нужно мне, Гендос, чтобы сегодня вечером маниакально-депрессивная молодёжь и студенты города Москвы договорились между собой в Интернете о флеш-мобе. А завтра дружными рядами и с транспарантами в руках собрались у центральных офисов банков «Зевс» и «Альфа» на митинг обманутых вкладчиков, которым ни банкоматы, ни работники банков не выдают их законные лаве, понятно?

– Так… и что дальше? – мне кажется, что Гена понижает голос.

– А дальше, – я тоже понижаю тон, – дальше приедут газетчики из «Коммерсанта» и телевизионщики для съёмок, понятно?

– Понятно. А во сколько собраться людям? – ещё тише говорит Гена.

– Часов в десять будет нормально. Главное, я тебя умоляю, как можно больше людей, – шепчу я, – всё ясно?

– Абсолютно, – шепчет в ответ Генка, – у меня только один вопрос…

– Какой? – снова шепчу я.

– Нахуя ты шёпотом говоришь, боишься прослушки?

– Я? – говорю я уже нормальным голосом, – так ты первый начал тональность понижать. Я думал, тебе так лучше слышно.

– Нет, Антон, тебе показалось. Или с телефоном у тебя что-то, – отвечает Гена, но слышно его действительно фигово.

– Ладно, забей, мне показалось. Про завтрашний митинг вопросы есть?

– Вопросов нет. Антон, ты все это мне серьёзно говорил сейчас?

– Абсолютно.

– Ок. Сделаю.

– До завтра.

Я отключился, бросил телефон на кресло и отправился в ванную. Целый час я стоял, подставив голову струям контрастного душа. К концу сеанса ко мне даже вернулась способность чётко мыслить. Я думал о Зайцеве, финансовом кризисе, реакции Вербицкого, холодном шампанском и почему-то зелёном горохе в стручках. Не знаю, почему захотелось вдруг гороха? Вытершись полотенцем, я пришёл на кухню, открыл холодильник и нашёл там банку кукурузы «Бондюэль». Я открыл её, порезавшись консервным ножом. Непонятно кому сказал «суки, блядь», то ли производителям кукурузы, то ли поставщикам ножей. Выложив кукурузу на тарелку, я минут пять сидел, смотря на неё, и высасывал из пальца кровь. Через пять минут я бросил заниматься этой хуйней и достал пластырь. Заклеив рану, я прополоскал рот водой и вернулся на кухню, чтобы, наконец, поесть кукурузы.

Позвонил Гена:

– Привет.

– Привет.

– Как дела, Антон?

– Нормально, из душа вышел.

– Я хотел узнать, что с завтрашним митингом?

– А у тебя что-то меняется?

– Нет… у меня всё нормально. Просто… просто я подумал, что у тебя могло что-то измениться.

Пауза. Я понимаю, зачем звонит Генка.

– Ген, ты меня проверяешь, что ли? Типа я был бухой и наговорил тебе какой-то херни?

– Ну… если честно… если честно, то да…

– Гена. Я все помню. Все в силе. Главное – больше людей.

– Я понял, – Генка приободрился – я просто подумал, а что, если ты через час и не вспомнишь о разговоре, то, значит, не будет ничего. Вот и перезвонил.

– Я вспомнил, Гена. Я все помню и всегда. До завтра.

Вернувшись к столу, я всё ещё ощущал стальной привкус во рту. Есть кукурузу мне совершенно расхотелось. Я снова выругался и включил телевизор.

По РТР я застал окончание документального фильма про быт современной молодёжи – «Код 14/88». Не особо поняв, в чём суть, я переключил на «Спорт», минут пять пялился на синхронное плавание, потом снова переключил на Восьмой канал, где шли «Новости». Главной темой дня стало интервью прапорщика Зайцева, в котором он рассказал об ужасах, творящихся в его воинской части, о том, как старший офицерский состав избиениями и угрозами жизни его семьи заставлял его торговать оружием и боеприпасами. О том, как он, после продажи автомата, пришёл в часть, узнал о поимке покупателей, снова был избит офицерами, но убежал. О том, как он шёл по снегу двое суток, чтобы сдаться милиции. О том, какая нынче жизнь у военнослужащих, без зарплаты, без квартир и без будущего. Он рассказывал, как мечтал выполнять лучшую из мужских работ – защищать Родину. Он мечтал о наградах, а получил вместо них отрезанную ногу. Речь в самом деле была хороша. Единственно, что нужно было сделать, так это «опростонародить» её, потому что обороты копирайтера, выпускницы МГУ, никак не вязались с обликом прапорщика Зайцева. После этого было выступление адвоката Шварца, который говорил о моральном облике армейского руководства, позволяющего офицерам творить беззаконие и проч.