Рассвет

Я попыталась восстановить в памяти момент, когда мне стало больно — и ничего не вспомнила. Не было такого, чтобы он сжал или сдавил меня слишком сильно. Наоборот, мне хотелось, чтобы объятия стали крепче, и было так хорошо, когда он прижимал меня к себе…

— Прости, Белла… — прошептал Эдвард, глядя, как я уставилась на синяки. — Мне следовало… Нельзя… — Из его груди вырвался возглас отвращения. — Передать не могу, как я перед тобой виноват.

Он замер, уткнувшись лицом в ладони.

Я тоже замерла — от изумления, — пытаясь осознать его горе, которому я теперь хотя бы знала причину. Но осознание давалось нелегко — сама-то я чувствовала совершенно противоположное.

Изумление постепенно прошло, оставив после себя ничем не заполненную пустоту. Никаких мыслей. Я понятия не имела, что сказать. Как объяснить ему, чтобы он понял? Как передать ему мое счастье — то, в котором я купалась еще минуту назад?

Я дотронулась до его руки. Он не шевельнулся. Я потянула сильнее, пытаясь оторвать его ладонь от лица. С таким же успехом можно было теребить мраморную статую.

— Эдвард…

Ноль реакции.

— Эдвард!

Молчание.

Ладно, значит, будет монолог.

— Я ни о чем не жалею, Эдвард. Я… я даже передать не могу. Я так счастлива! И этим все сказано. Не сердись. Не надо. Со мной все хоро…

— Не надо! — В его голосе звучал лед. — Если не хочешь, чтобы я сошел с ума, не вздумай говорить, что с тобой все в порядке.

— Но так и есть, — прошептала я.

— Белла!

Он все-таки отнял руки от лица. Золотистые глаза смотрели настороженно.

— Не порть мое счастье. Я. Правда. Счастлива.

— Я все испортил, — прошелестел он.

— Прекрати!

Он скрежетнул зубами.

— О-ох! — простонала я. — Ну почему ты не можешь прочесть мои мысли?

Его глаза расширились от удивления.

— Это что-то новенькое. Тебе же нравится, что я их не читаю?

— А сейчас жалею.

— Почему? — Он уставился на меня в недоумении.

Я в отчаянии всплеснула руками. Плечо пронзила боль, но я не обращала внимания. Обе ладони я с размаху обрушила Эдварду на грудь.

— Потому что ты почувствовал бы мое счастье и перестал терзаться попусту! Пять минут назад я была счастлива. Абсолютно, безгранично и безмерно. Атеперь… Теперь я злюсь.

— Я этого заслуживаю.

— Ну, вот, я на тебя зла! Доволен?

— Нет, — вздохнул он. — Как я могу теперь быть чем-то доволен?

— Именно! — отрезала я в ответ. — Поэтому я и злюсь. Ты рушишь мое счастье, Эдвард.

Он покачал головой.

Я вздохнула. Мышцы ныли все сильнее, но это не страшно. Как на следующий день после силовой тренировки. Было дело — у Рене случился приступ увлечения фитнесом, и она затащила меня в спортзал. Шестьдесят пять выпадов на разные ноги поочередно с четырехкилограммовыми гантелями. На следующий день ходить не могла. Так что сейчас по сравнению с тем — пустяки, детский сад.

Проглотив злость, я заговорила успокаивающе и ласково:

— Мы понимали, что будут сложности. А все оказалось гораздо проще и легче. Так что ничего страшного. — Я провела пальцами по руке. — Для первого раза, когда мы оба не знали, как все пройдет, по-моему, просто чудесно. Немного практики…

На его лице вдруг отразилось такое, что я умолкла на полуслове.

— Понимали? То есть ты примерно этого и ожидала? Ожидала, что я причиню тебе боль? Думала, что будет хуже? Раз на ногах держишься — значит, эксперимент прошел удачно, да? Кости целы, и слава богу?

Я дождалась конца пламенной тирады. Потом еще чуть-чуть, пока он не задышал ровнее. И только увидев долгожданное спокойствие в его глазах, я ответила, чеканя каждое слово:

— Я не знала, чего ждать — но уж точно не подумала бы, что будет настолько… прекрасно и идеально. — Голос превратился в шепот, а голова безвольно качнулась вниз. — Я не знаю, как тебе, но мне было именно так.

Эдвард холодным пальцем приподнял мой подбородок.

— И это все, что тебя беспокоит? — выдавил он сквозь зубы. — Получил ли я удовольствие?

— Я знаю, что ты чувствуешь иначе. Ты же не человек. Я просто хотела сказать, что для человеческого существа вряд ли в жизни найдется что-то прекраснее, — не поднимая взгляда, ответила я.

Мы надолго замолчали. Наконец я не выдержала и посмотрела на Эдварда. Вид у него был уже не такой суровый, а скорее, задумчивый.