ПАТОЛОГИИ

Поминаем пацанов, снова материмся…

Немного, почти истерично, смеёмся, вспоминая, как гранаты, что бросали чичи, бились о сетку и летели вниз.

- Мы, пусть пацаны меня простят, хорошо отделались, бля буду! - говорит захмелевший Плохиш. - По идее, нас должны тут всех уже положить…

Столяр выспрашивает у Хасана куда можно отсюда уйти через овраг. Все замолкают. Хасан подолгу молчит, не отвечая. Он часто так делает - ему зададут вопрос, он паузу тянет, - усиливает значимость ответа. Сейчас все ждут его слов с нетерпением.

Но он, похоже, искренне затрудняется.

- Я всё здесь знаю. Но я не знаю одного, - где… боевики. Куда идти? К ГУОШу? Или в сторону Черноречья? В заводской район? К Сунже? Везде можно нарваться. При чём на своих.

Все молчат.

Где-то в стороне заводской комендатуры слышна серьёзная перестрелка.

Школа тиха. Раздаётся бульканье горилки.

Повторяем - по кругу. Говорим что-то несущественное…

Обходим с Саней школу. Чувствую себя бодрее. Водка, славная отрава.

Никто не спит. Все надеются, что утром за нами приедут.

Монах хмур. Он вглядывается в темь за окном, стоя у бойницы.

Я встаю рядом с ним и долго молчу. Отстранившись от бойницы, закуриваю, пряча сигарету в ладонях. Табак вновь обрел вкус.

- Сереж, а правда Бог есть? - спрашиваю.

- Есть, - отвечает он, безо всякой ненужной твердости, - так как если бы я спросил у него, есть ли у него родители, или друг, или сестра…

- А зачем он?

Монах молчит. Ему не хочется со мной разговаривать. Кажется, что Монах часто разговаривал со мной мысленно, пытаясь меня убедить в чём-то. И, наверное, уже так много всего сказал, что понял: бестолку мне что-то объяснять.

- Чтобы люди не заблудились, - отвечает Монах.

- Это живым. А мертвым?

- А ты как думаешь? - спрашивает он вяло.

- Я не знаю… Бог наделяет божественным смыслом само рождение человека - появление существа по образу и подобию господа. А свою смерть божественным смыслом должен наделить сам человек, - говорю я.

«Тогда ему воздастся», - хочу добавить я, но не добавляю.

«Иначе, зачем здесь умирают наши парни…» - хочу я сказать ещё, но не говорю.

- Это, что ли, смысл? - спрашивает он, кивнув за окно.

Там, я помню, лежал труп.

- Божественный смысл… - повторяет за мной Монах тихо, - Ты очень много говоришь о том, чего не способен почувствовать.

Спустя несколько часов я укладываюсь спать в «почивальне».

Брожу и рвусь во сне как в буреломе.

Приснились слова. Кажется, такие: Бог держит землю, как измученный жаждой ребенок чашку с молоком - с нежностью, с трепетом, - но может и уронить…

Проснулся.

- Уронить, - повторил я внятно.

- А? - зло спросил кто-то.

- Уронить, - отвечаю.

ХI

Филя ест то, чем тошнило Старичкова.

На улице опять льёт. Стоит тупой, нудный, наполняющий голову мутью, шум воды.

Под утро ранило ещё одного пацана из взвода Столяра, в бок срекошетило пулей.

Ему так плохо, что все боятся - умрёт.

У Аружева вылезла черная густая щетина, - впервые за всю командировку он не брился два дня подряд. Он смотрит на осипшую рацию.

Непроспавшиеся, с красными глазами, подрагивающие в ознобе, ждём: быть может, Семёныч приедет за нами.

Город всю ночь горел, дымился, беспрестанно стрелял. Что там происходит, а… Может, уже убили всех? А кто стреляет?

Хочется есть. Кошусь по сторонам, вижу на полу несколько пустых консервных банок. Пожевать что-нибудь, корку - хлеба или лимона, - хочется.

Шнурки, обращаю внимание на свои шнурки. Кажется, что они кислые на вкус, их можно пожевывать и посасывать, гоняя по рту приятную солоноватую слюну. Откуда-то из детства помню об этом. Рот наполняется слюной. Глотать ее, почему-то холодную, не хочется. Сплёвываю.

Курю на голодный желудок. Дую на серые пальцы. Вижу свои неприятно длинные грязные ноги. Не поленившись, лезу в свой увязанный рюкзак за ножницами. Никогда не выносил длинных ногтей, даже ночью просыпался, чтобы постричь, если, проведя рукой по простыне во сне, чувствовал, что отросли.

С щёлканьем ножниц на грязный пол падает кривая мелко струганная роговица, сухая мертвечина.

Слышна тяжелая стрельба. Не хочется вставать, идти смотреть, - кто там стреляет, куда стреляет, зачем стреляет. Подумав об этом, бросаю на пол слабо звякнувшие ножницы, встаю, иду.