The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты

Москва – ты не злая, нет. Ты какая-то безучастная. Может быть, мы сами тебя такой сделали? Тем, что каждый старался урвать себе хотя бы крохотный кусочек твоего сарафана в псевдорусском стиле? И соскоблить твою позолоту на стразы или погоны? И теперь ты как профессиональная блядь – всем даешь, но никого не любишь. Или, может, это оттого, что я не твой ребенок, Москва? А чей я, скажи, город-герой?

Вытаскиваю телефон. Набираю ее номер. Пять, семь, десять, двенадцать гудков:

– Да.

– Можно, я приеду?

– Сейчас?

– Да!

Пауза.

– Приезжай, – снова пауза. – Только по дороге купи пару бутылок воды без газа.

– Еще бы...

– Не похоже, что я тебя разбудил, – говорю с порога.

– Ты считаешь это подходящим упреком для шести утра?

– Честно? Нет. Просто у тебя был такой сонный голос, и я ожидал... увидеть тебя... э... в другом виде...

– В ночной рубашке? С бигуди на голове? Продолжи сам, у меня что-то с фантазией под утро плохо.

«Значит, все-таки ждала, – внутренне обнадеживаю себя. – В целом, шансы более чем».

– Кофе будешь?

– Я бы выпил какого-нибудь... алкоголя, – не сдерживаюсь и икаю. – Это от холода.

– Не в твоем состоянии. Кофе или чай?

– А какое это такое «мое состояние»?

– Ты выглядишь, как бомж, – прицеливается глазами. – Бомж, надевший выброшенный на помойку тинейджерский прикид.

– Это вряд ли! – усмехаюсь, оглядывая себя. – У бомжа должен быть айпод. А у меня его нет.

– Что? – Она прищуривается и, не дожидаясь ответа, валит на кухню.

– Почему ты вчера уехала? – иду за ней.

– Устала, – наливает воду в чайник, нажимает на кнопку.

– Я искал тебя полтора часа по всему лофту.

– А потом? – Она залезает в холодильник.

– Потом напился и уехал... с Антоном.

– А под утро вы с Антоном повздорили, и он выгнал тебя на улицу, да? – достает йогурт, сливки, сыр, еще что-то.

– Нет. Я... сам уехал. – Все время пытаюсь поймать ее взгляд, но Наташа постоянно перемещается по кухне, и разговор идет в основном с ее спиной. – Захотелось тебя увидеть.

– У тебя вчера было море времени, но ты же предпочел видеть других, правда? – Она впервые оборачивается, и я начинаю понимать – для того чтобы быть принятым здесь и сейчас, нужно покаяться, а каяться я не смогу. Кеды жмут, и потом – похмелье.

– Я встретил коллег, – вытаскиваю сигарету. – Ты встретила друзей.

– Ну, знаешь, твои коллеги лучше любых друзей. То есть значительно ближе.

– Ты про Дашу? У нас с ней абсолютно ровные дружеские отношения.

– Ты считаешь, мне эта информация интересна?

– Вероятно, да. Если после того, как одна девушка попросила молодого человека подержать ее сумочку, другая девушка стремглав умчалась с бала, то да.

– Я просто не готова была проводить вечер в обществе телевизионщиков, извини! – Она наливает кофе в две чашки, одну ставит на стол, другую берет себе.

– А одного телевизионщика?

– Я же сказала, ты был слишком занят другими, я не рискнула тебе мешать. А ждать, пока ты освободишься, – обламывало.

– Интересно, как так получается, – я глубоко затягиваюсь, выдерживаю паузу. – Почему девушке, которой еще позавчера было так хорошо с тобой, вчера стало так невыносимо плохо? Дело во мне? В поздней осени?

– В чьей-то сумке? В том, что объективов вокруг было слишком много, а пространства так мало? – пародирует она мою интонацию. – Или в том, что устраивать второе свидание на вечеринке, где так много знакомых, с которыми ты целый час не виделся, – это самое идиотское решение? – Она делает глоток и смотрит на меня, не убирая чашку ото рта.

– Наверное, я должен сейчас извиниться? – смотрю на нее, стараясь не мигать. – Раскаяться в содеянном, признаться во всех смертных грехах, да? Но, странное дело, – не в чем. А чувство вины остается. Ты созидаешь во мне комплексы, девочка моя!

С минуту молча смотрим друг на друга. Я пытаюсь понять, куда скатится шарик, – в ту лузу, где «любовь– морковь» или в другую, с надписью «ненависть, трупы»?

– Я вижу, ты сам себе нравишься сейчас, да? – Она ставит чашку на столешницу, получается довольно звонко. – Этакий Печорин в спортивной куртке, не понимающий, то ли у него душевные терзания, то ли похмелье. Скажи мне, милый мальчик, сколько раз ты репетировал эти глаза, эту позу и эту манеру затягиваться сигаретой перед зеркалом?

– М-м-м... довольно долго. Ты говоришь так, будто самой никогда не было интересно, как ты выглядишь, когда затягиваешься? А как лучше выпускать дым? Так? Или вот так?