Смертницы

Мне противно даже прикасаться к шляпе, поскольку она принадлежала Мамаше и я вижу ее мерзкие волосы, прилипшие к шерсти.

Алена подходит к тумбочке, открывает ящик и достает оттуда сотовый телефон и небольшую сумму наличными.

— Это наверняка не все, — говорит она. — Должно быть больше.

Единственное, чего я хочу, — бежать, но я понимаю, что Алена права: деньги нам нужны. Я подхожу к шкафу, дверцы которого открыты; убийцы обыскивали его и сбросили несколько вешалок на пол. Но они искали беглянок, а не деньги, и не тронули верхнюю полку. Я вытаскиваю обувную коробку, и оттуда сыплются старые фотографии. Я гляжу на московские пейзажи, улыбающиеся лица и молодую женщину с удивительно знакомыми глазами. И думаю: даже Мамаша когда-то была молодой. Вот доказательство.

Я достаю с полки огромную сумку. В ней тяжелый мешок с драгоценностями, видеокассета, десяток паспортов. И деньги. Толстая пачка долларов, перетянутая резинкой.

— Алена! Я нашла их.

Она подходит ко мне и заглядывает в сумку.

— Бери все, — командует она. — Потом посмотрим, что в этой сумке. — Она кидает сверху сотовый телефон. Потом хватает из шкафа свитер и сует его мне.

Я не хочу надевать Мамашины вещи; они хранят ее запах, запах кислых дрожжей. Но все равно надеваю, превозмогая отвращение. Водолазку, свитер, шарф — все поверх блузки. Мы одеваемся быстро и молча, натягивая на себя одежду женщины, труп которой находится в соседней комнате.

На пороге мы останавливаемся в нерешительности, смотрим на лес. Нет ли там засады? Не поджидают ли нас убийцы на дороге, зная, что рано или поздно мы объявимся?

— Не туда, — решает Алена, словно читая мои мысли. — Только не на дорогу.

Мы выскакиваем из дома, огибаем его и ныряем в лес.

18

Габриэль рванул в толпу репортеров, не отводя взгляда от блондинки с идеальной укладкой, которая стояла в свете прожекторов в нескольких метрах от него. Подойдя ближе, он увидел, что Зоя Фосси вещает что-то в камеру. Заметив Дина, она замерла, прижав микрофон к онемевшим губам.

— Выключите его, — приказал Габриэль.

— Тишина! — гаркнул оператор. — У нас прямой…

— Отключите свой проклятый микрофон!

— Эй! Кто вы такой и что себе позволяете…

Габриэль отодвинул камеру в сторону и вырвал провода, разом отключив прожекторы.

— Уберите его отсюда! — закричала Зоя.

— Вы понимаете, что вы наделали?! — воскликнул Габриэль. — Вы хотя бы что-то понимаете?

— Я просто работаю, — отрезала она.

Дин двинулся на журналистку; в его глазах она увидела нечто, заставившее ее отшатнуться; она пятилась назад до тех пор, пока не натолкнулась спиной на телевизионный фургон.

— Вы подписали смертный приговор моей жене.

— Я? — Она покачала головой и произнесла с оттенком пренебрежения: — Не я же размахивала пистолетом.

— Вы только что сообщили им, что она полицейский.

— Я всего лишь излагала факты.

— Невзирая на последствия?

— Это ведь новости, верно?

— Вы знаете, кто вы после этого? — Дин приблизился к репортерше и едва устоял перед искушением ударить ее. — Шлюха! Нет, это слишком мягко сказано. Вы хуже, чем шлюха. Вы не только себя готовы продать. Вы готовы продать любого.

— Боб! — закричала она оператору. — Убери от меня этого идиота!

— Отойдите! — Тяжелая рука оператора опустилась на плечо Габриэля. Дин стряхнул ее, не отрывая взгляда от Зои: — Если с Джейн что-нибудь случится, клянусь, я…

— Я же сказал: отойдите! — Оператор снова схватил Габриэля за плечо.

И вдруг все страхи и отчаяние Габриэля слились в ослепляющей вспышке ярости. Он развернулся и нанес оператору сокрушительный удар в челюсть. Тот захрипел и, попятившись, рухнул на мотки проводов. В следующее мгновение Габриэль уже навис над ним с занесенным для удара кулаком. В голове прояснилось, и он увидел съежившегося от страха противника. А вокруг уже столпились зеваки в предвкушении зрелища. Всем хочется зрелищ.

Тяжело дыша, Габриэль поднялся. Он увидел Зою, которая стояла чуть в стороне, ее лицо горело от волнения.

— Ты снял это? — крикнула она другому оператору. — Черт, кто-нибудь успел снять это на пленку?

Превозмогая отвращение, Габриэль развернулся и пошел прочь. Он шел долго, пока не оказался вдали от оголтелой толпы и яростного блеска софитов. В паре кварталов от больницы он остановился и обнаружил, что кругом нет ни души. Даже на этой темной улице не было спасения от летней жары, которая уже успела раскалить асфальт. Ему вдруг показалось, что он врос в тротуар, придавленный горем и отчаянием.