Остров сбывшейся мечты

– Но ведь дядя пытался искать меня, – дрогнувшим голосом проговорила Вика. – Мне сказали, что именно он отнес заявление в милицию…

– Заявление он отнес, чтобы совершенно отвести от себя подозрения. Но даже если бы Михаил Олегович этого не сделал, я бы никогда не стал подозревать его, потому что он искренне страдал, и это было видно каждому. Он тосковал о вас и плакал. Если бы я подумал о том, что его горе вызвано чем-то иным, кроме страдания по пропавшей племяннице, возможно, вам не пришлось бы плыть на второй остров. Но я оказался слишком самонадеян и еще попал под обаяние Михаила Олеговича. Он плакал искренне, потому что совесть говорила ему о том, что вы будете умирать страшной смертью и это он обрек вас на такую смерть. Он плакал оттого, что жалел вас, но не смог поступить иначе. А мне слышались за его плачем боль и страх, что мы не успеем вас найти.

– Вы сказали, что он швырял в оперативников книги… – потухшим голосом произнесла Вика.

– Да. И очень театрально хватался за сердце. Точнее, это они думали, что театрально, а когда выяснили, что ошиблись… тогда было уже поздно. У Михаила Олеговича случился инфаркт.

Он помолчал и добавил:

– Кстати, Мария Ивановна Шпунтикова тоже умерла от инфаркта, двумя неделями ранее. Она так и не узнала, как далеко Михаил Олегович спрятал вас от нее. Думаю, ей бы и в голову это не пришло.

Бабкин машинально почистил мандарин и, забывшись, протянул его Стрежиной. Девушка так же машинально покачала головой, не сводя глаз с Макара, рассказывавшего о старой Шпунтиковой.

– Я слышал их последний разговор, – признался Илюшин, – и мне даже показалось, что происходит что-то неладное, но ваш дядя сумел убедить меня в том, что все в порядке, и притом не стал врать лишний раз, а честно сказал, что звонила вдова Шпунтикова. У него на столе стояла ее фотография, и у меня тогда мелькнула мысль, уж не влюблен ли был Каморкин в жену приятеля. Но он, конечно же, не был. Он был напуган, когда возвратился после разговора с ней, но быстро взял себя в руки. Мы не знаем, что она ему сказала, и не знаем даже, известно ли ей было о вашем исчезновении… Нет, наверное. Мария Ивановна умерла на следующий день после разговора с вашим дядей, и это, конечно, стало для него большим облегчением – все-таки он не мог быть до конца уверен, что она не обратится к кому-то другому с доказательствами его многолетней лжи.

– Я не понимаю… – пробормотала Вика. – Но почему же она и в самом деле так не поступила? Зачем нужно было отправлять письма мне? Господи, я и видела-то ее пару раз в жизни, сто лет назад, когда она заходила к дяде Мише в гости. Если бы она послала их в какой-нибудь журнал… нет, не журнал… не знаю! В конце концов, наверняка у нее было много знакомых, которые помогли бы! Почему – мне? Это же неправильно!

– Люди действуют не так, как они должны были бы действовать, а так, как они хотят, – пожал плечами Макар. – Мария Шпунтикова желала одного: чтобы единственный человек, к которому был привязан Михаил Олегович, узнал о его лжи. Этим человеком являлись вы. Она была старая, умирающая женщина, и она сделала самое простое: отправила вам заказным письмом все послания, которые муж присылал ей из своих командировок и в которых рассказал, как он фотографировал. А потом позвонила Каморкину в последний раз и предупредила старика о том, что его ждет. Из разговоров с Михаилом Олеговичем она представляла ваш характер и не сомневалась, что ваша честность сильно осложнит Каморкину жизнь.

А теперь представьте, Вика, что испытал ваш дядя, когда увидел угрозу своему благополучию. Ведь он давным-давно уже не притворялся талантливым фотографом – он был им! Я слышал, с какой гордостью он признавался в том, что у него по-прежнему берут интервью, что его снимки печатают в журналах… Думаю, что он почти убедил самого себя, что те шестнадцать кадров сделал не Шпунтиков, а он сам. И вдруг ему звонит Мария Ивановна и в ярости сообщает, что прочитала обо всем в письмах покойного мужа и что Каморкину следует ожидать расплаты – той, которую она сама для него выберет. И тогда Михаил Олегович решил предотвратить разоблачение, потому что такого позора он бы не пережил.

Но, видите ли, нельзя все время жить в полуиллюзорном мире собственного воображения, почти не имея при этом связи с реальностью, и адекватно действовать в случае какой-либо угрозы. Во всяком случае, Каморкину это не удалось. Он мог использовать десяток способов, начиная от кражи письма из почтового отделения и заканчивая нападением на вас после того, как вы получили бы послание. Разумеется, во всех случаях ему требовались бы исполнители, а у него не было никого, кроме верного соседа Андрея, получавшего от Михаила Олеговича ежемесячную мзду за небольшую помощь. Наверное, при желании Каморкин мог бы найти и людей, согласившихся следить за вами, которые всего лишь отобрали бы у вас письмо сразу, как только вы вышли из почтамта. Но Михаил Олегович допускал, что вдова Шпунтикова просчитает такую вероятность и подстрахуется, отправив, к примеру, второе письмо с каким-нибудь знакомым. Он хорошо знал жену своего покойного друга и понимал, что той плевать на огласку – она хочет лишь испортить ему жизнь, лишив его уважения и любви единственного действительно родного человека.