Химера

— То есть вы хотите сказать, что это намеренная попытка диверсии на станции? — сказал Бланкеншип. — Акт биотерроризма?

— Именно об этом я и говорю. Позвольте мне описать, что происходит с человеком, когда он заражается этим вирусом. Сначала начинают болеть мышцы и поднимается температура. Боль такая сильная, такая мучительная, что человек едва способен вытерпеть прикосновение. Внутримышечная инъекция заставляет визжать от боли. Затем краснеют глаза. Болит живот, начинается рвота, снова и снова. Вас рвет кровью. Сначала она черная, из-за пищеварительных процессов. Затем рвота учащается, и кровь становится яркокрасной. Печень опухает и лопается. Почки отказывают. Весь ваш организм разрушается, превращаясь в зловонную черную массу. Наконец, скачок кровяного давления, и вы мертвы. — Харрисон помолчал. — Вот с чем, возможно, мы имеем дело, господа.

— Но это чушь собачья! — выпалил Гордон Оби.

Все сидевшие за столом удивленно уставились на него. Сфинкс заговорил. В тех редких случаях, когда Оби говорил на собраниях, речь его обычно была бесцветной, слова передавали сведения и информацию, но не эмоции. Этот взрыв шокировал всех.

— Простите, а кто это говорит? — поинтересовался полковник Харрисон.

— Гордон Оби, директор управления летных экипажей.

— О! Начальник астронавтов.

— Можно сказать и так.

— Почему это чушь собачья?

— Я не верю, что это вирус Марбург. Я не знаю, что это, но вы говорите неправду.

Лицо полковника Харрисона окаменело, словно маска. Он ничего не ответил.

В разговор вступил Джаред Профитт. Его голос звучал именно так, как представлял себе Гордон, тонко и гнусаво. Он не был задирой вроде Харрисона, он предпочитал апеллировать к интеллекту и здравому смыслу.

— Я понимаю ваше разочарование, господин Оби, — сказал Профитт. — По соображениям безопасности мы многого не можем вам рассказать. Но с Марбургом шутить нельзя.

— Если вы уже знаете, что это Марбург, тогда почему не допускаете наших врачей на вскрытие? Боитесь, что мы узнаем правду?

— Гордон, — спокойно проговорил Корнелл, — почему бы нам не обсудить это конфиденциально?

Гордон проигнорировал его замечание и обратился к экрану:

— О каком заболевании в действительности идет речь? Это инфекция? Яд? На борт шаттла погрузили что-то, принадлежавшее военным, да?

Наступило молчание. Затем Харрисон взорвался:

— Да это паранойя! НАСА любит обвинять военных во всех грехах.

— Почему вы отказываетесь пустить моего врача на вскрытие?

— Мы говорим о докторе Маккаллуме? — спросил Профитт.

— Да. Маккаллум — специалист по авиатравмам и авиационно-космической медицине. Он бортовой врач, а также бывший член отряда астронавтов. Тот факт, что вы не разрешили ни ему, ни другому нашему врачу присутствовать на вскрытии, заставляет меня задуматься: что же именно вы хотели скрыть от НАСА?

Полковник Харрисон огляделся по сторонам, словно кого-то искал в своей комнате. Когда он снова обернулся в камеру, его лицо казалось красным от гнева.

— Это чушь. Ваши люди разбили шаттл! Вы провалили посадку, погубили экипаж и затем обвиняющим перстом указываете на американскую армию?

— Вы подняли на уши весь отряд астронавтов, — объявил Гордон. — Мы хотим знать, что в действительности произошло с нашими коллегами. Мы настаиваем, чтобы вы позволили одному из наших врачей осмотреть тела.

Лерой Корнелл снова попытался примирить стороны.

— Гордон, нельзя делать такие необдуманные заявления, — спокойно произнес он. — Они знают, что делают.

— Я тоже.

— Гордон, уступи.

Гордон посмотрел Корнеллу в глаза. Корнелл был представителем НАСА в Белом доме, голосом НАСА в Конгрессе. Ссора с ним может стоить карьеры.

Но Оби все равно пошел против Корнелла.

— Я говорю от имени астронавтов, — проговорил он. — Моих людей. — Он повернулся к экрану и пристально посмотрел на каменное лицо полковника Харрисона. — И мы не прочь сообщить прессе о том, что нас тревожит. Нам будет нелегко обнародовать конфиденциальные материалы НАСА. Астронавты не любят трепать языком, но если нас вынудят, мы потребуем официального расследования.

У Гретхен Лиу отвисла челюсть.

— Гордон, — прошептала она, — что, черт возьми, ты делаешь?

— Что надо.

Молчание за столом растянулось на минуту.