Рыцарь нашего времени

Ребенок, смеясь и громко воркуя, тянул растопыренную пятерню, из рукава комбинезона к Денису Крапивину, замершему возле коляски с растерянным лицом. Что-то в нем привлекло мальчика, потому что он, продолжая смеяться, заговорил с Крапивиным на своем детском языке.

– Пойдем, болтун, – рассмеявшись, сказала его мать, и дружелюбно кивнула Денису.

Тот придержал дверь, провожая взглядом смеющегося ребенка, и сбежал по ступенькам обратно к Бабкину и Швейцарцу, тут же включившись в разговор. Однако за те несколько секунд, что Крапивин смотрел на малыша, Сергей поймал в его глазах выражение, если не разрушившее его первое представление о друге Ланселота, то внесшего в него много сомнений.

Тоску увидел Сергей, почти собачью тоску, которую Денис Крапивин успел скрыть от Семена Швейцмана, как наверняка скрывал и многое другое. «Осталось только узнать, – сказал себе Бабкин, – что именно»...

В какой-то момент, поймав короткий взгляд сыщика – неожиданно умный и проницательный, – Семен Давыдович осознал, что тот не только собирает информацию о Ланселоте, но заодно изучает их самих. Швейцарцу стало не по себе, но неприятное ощущение вскоре исчезло, и он убедил себя, что сыщику не хватит ума разобраться ни в нем, ни в Крапивине, ни в Ланселоте. Об этом лишний раз свидетельствовала его наивность в том, что касалось Димкиной «распущенности». Сам-то Швейцман так никогда не говорил – распущенным называла Ланселота Рита, и он, поначалу ожесточенно споривший с ней, через некоторое время стал избегать этой темы в разговорах с женой. «В конце концов, для женщин секс значит куда меньше, чем для мужчин, оттого-то они и не способны понять то, что ясно нам».

– Так что же было у его жены, чего не имели другие дамы? – заинтересованно спросил сыщик. Он присел на корточки и теперь смотрел на коротышку Швейцмана снизу вверх, отчего Семен Давыдович почувствовал себя свободнее и раскованнее.

– Пусть мои слова прозвучат напыщенно, но у нее была его любовь. Уверяю вас, они любили друг друга, это все знали! Димка разделял физическое и духовное; он легко поддавался зову плоти, разрешал себе эдакое, знаете ли, баловство, но он, к примеру, никогда не поехал бы с любовницей на курорт! Только с женой! Любить жену – это одно, спать с любовницами – совсем другое. Темперамент, знаете ли, никуда не денешь, а укрощать себя...

– Дима был не из тех, кто любит заниматься укрощением себя, – заметил Денис Крапивин со странной интонацией – казалось, в ней прозвучали одновременно горечь и насмешка, но и то, и другое он постарался скрыть. – Скорее наоборот.

– Нельзя сказать, что он потакал своим страстям, – подхватил Швейцман, – но он, определенно, не ставил целью всей жизни их обуздание. И еще учтите, что Димке всегда было наплевать на общественное мнение! Для него не существовало ограничений, кроме собственной морали. Любопытно... – задумчиво протянул он, помолчав и словно забыв о присутствии сыщика, – как ты думаешь, Денис, Томша завтра придет?

* * *

– Вот тогда-то они и переглянулись, – закончил Бабкин. – Потом Крапивин опять уставился на лужу. Смешно сказать – он так таращился в нее, что я даже присел, чтобы рассмотреть: не увидел ли он в ней чего-нибудь на дне.

– И что же?

– Лужа как лужа. На дне асфальт.

– Понятно. Значит, из контекста разговора и поведения друзей Силотского следует, что Мария Томша была его любовницей. Знаешь, Серега, о чем я думаю?

– Не имею ни малейшего представления. Ты можешь думать о страусиных яйцах, военном перевороте в Гватемале или о короле Артуре.

– Почти угадал. Я думаю о том, что завтра нам с тобой просто необходимо быть на похоронах господина Силотского. Во-первых, не мешало бы спровоцировать наших неизвестных друзей, угрожавших Маше и мне, на какую-нибудь активность. Меня настораживает, что нам с тобой до сих пор никто не пытался помешать. И во-вторых, не удивлюсь, если там произойдет что-нибудь... не совсем ожидаемое.

Глава 8

С раннего утра день был солнечный. Чистое апрельское небо, словно разгладившееся после недавней снежной бури, отливало той невероятно светлой синевой, какая бывает только по ранней весне. Кладбище было новое, деревья не успели вырасти, и посаженные рядом с соседними могилами кусты робко качали узловатыми ветками, словно извиняясь за то, что здесь так голо, бесприютно.

Людей собралось много. Под конец церемонии, когда гроб рывками поехал вниз – в глубокую черно-коричневую яму, – со стороны въезда раздалось рычание мотоциклов. Пятеро приехавших байкеров подошли к могиле, негромко переговариваясь друг с другом. Они встали вместе. Их яркие куртки смотрелись чужеродными неуместными пятнами среди серых и черных одежд остальных, провожавших Ланселота.