Сияние

– Хочу, чтобы ты это выпил, док, – сказал Джек. – На вкус это хрен знает какая гадость, но от нее тебе станет лучше. Выпьешь за папу?

Дэнни утвердительно кивнул и взял чашку. Он чуть-чуть отпил, скривился и вопросительно взглянул на Джека. Тот наклонил голову, и Дэнни отпил еще. Где-то в самой середке Венди ощутила знакомый укол ревности – она знала, за нее мальчик не стал бы это пить.

Вслед за этой мыслью пришла другая, от которой сделалось неуютно, даже страшно: уж не хочется ли ей думать, будто Джек виноват? Может, она так сильно ревнует? Так могла бы думать ее мать, и это было действительно ужасно. Она помнила, как в одно из воскресений отец повел ее в парк, а она ухнула на детской площадке со второго кольца и ободрала обе коленки. Отец привел ее домой, и тут мать завизжала на него: «А ты что делал? Почему ты не смотрел за ней? Что ты за отец?»

(Она загнала его в могилу; к тому времени, как они развелись, было слишком поздно.) Венди не оправдала Джека даже за недостатком улик. Ни на миг не усомнилась. Она чувствовала, как горит лицо, но с какой-то беспомощной окончательностью понимала: если бы пришлось проиграть все это еще раз, она бы думала и поступала точно так же. Хорошо это или плохо, но она всегда несла в себе частицу матери.

– Джек… – начала она, не уверенная, чего хочет – извиниться или оправдаться. И то, и другое, знала Венди, бесполезно.

– Не сейчас.

Чтобы выпить половину содержимого большой чашки, Дэнни понадобилось пятнадцать минут, и за это время он заметно успокоился. Дрожь почти прошла.

Джек серьезно положил сыну руки на плечи.

– Дэнни, как по-твоему, ты в состоянии точно рассказать нам, что с тобой случилось? Это очень важно.

Дэнни перевел взгляд с Джека на Венди и обратно. Эта безмолвная пауза прояснила и ситуацию, и их положение в ней: снаружи, нанося с северо-запада новый снег, выл ветер, старый отель, попадая в очередной бурный порыв, потрескивал и постанывал. Венди неожиданно отчетливо осознала их разобщенность, словно ее ударили под ложечку – такое с ней бывало и раньше.

– Я хочу… все вам рассказать, – выговорил Дэнни. – Жалко, раньше нельзя было. – Он держался за чашку, как будто успокаиваясь ее теплом.

– А почему, сынок? – Джек осторожно откинул со лба Дэнни потные, слипшиеся волосы.

– Потому что эту работу тебе нашел дядя Эл. А я не мог понять, как это тебе здесь сразу и хорошо, и плохо. Эту… – Мальчик взглянул на них, прося помощи. Он не находил нужного слова.

– Дилемму? – осторожно спросила Венди. – Когда любой выбор нехорош?

– Да, ее. – Он с облегчением кивнул.

Венди сказала:

– В тот день, когда ты подстригал кусты, мы с Дэнни по дороге в город поговорили. В тот день, когда в первый раз выпал настоящий снег. Помнишь?

Джек кивнул. День, когда он подстригал живые изгороди, он помнил очень четко.

Венди вздохнула.

– По-моему, мы не договорили, а, док?

Дэнни – воплощенное горе – потряс головой.

– А о чем вы, собственно, говорили? – спросил Джек. – Не уверен, по душе ли мне, что мои жена и сын…

– Обсуждают, как любят тебя?

– Какая разница, все равно ничего не понятно. Я себя чувствую так, будто пришел в кино к середине фильма.

– Мы говорили о тебе, – спокойно сказала Венди. – И, может быть, не все говорилось словами, но мы оба понимали. Я – потому, что я твоя жена, а Дэнни – потому, что он… просто многое понимает.

Джек молчал.

– Дэнни выразился очень точно: казалось, этот переезд тебе на пользу. В Стовингтоне осталось все, что давило на тебя, делая несчастным. Ты стал сам себе хозяин, ты работал руками и мог поберечь голову – полностью освободить ее для вечерних занятий литературой. Потом, не знаю точно, когда… стало казаться, что жизнь здесь для тебя нехороша. Столько времени проводить в подвале, так дотошно просматривать эти старые бумажки, всю эту давнюю историю… Ты разговариваешь во сне…

– Во сне? – переспросил Джек. Лицо выразило осторожное изумление. – Я разговариваю во сне?

– Почти всегда неразборчиво. Один раз я проснулась, чтоб сходить в туалет, а ты говорил: «К черту, хоть игральные автоматы внесите, никто не узнает, не узнает никогда». В другой раз меня разбудил ты – ты кричал: «Маски долой, маски долой, маски долой!»

– Господи Иисусе, – сказал Джек, потирая лицо рукой. Он казался больным.

– А все старые привычки, привычки пьяницы! Жуешь экседрин, все время обтираешь губы. По утрам всем недоволен. И потом, ты еще не сумел закончить пьесу, правда?