Сияние

– Нет, – прошептал тот.

Сказать больше он не посмел. В голове стучали жаркие, едкие слова, они просились наружу. Джек в отчаянии попытался подумать про Дэнни и Венди, которые зависят от него, про Дэнни и Венди, которые мирно сидят внизу у огня и трудятся над букварем для второго класса, полагая, что все о'кей. Если он потеряет работу, что тогда? Ехать в Калифорнию на их изношенном фольксвагене с плохо работающим бензонасосом, как семейка каких-нибудь стукнутых пыльным мешком оклахомцев? Он сказал себе: скорее я на коленях буду упрашивать Эла, чем допущу такое; но слова все равно упрямо пытались выплеснуться, и державшая раскаленные провода его ярости рука стала липкой.

– А? – быстро сказал Эл.

– Нет, – ответил он. – С друзьями я обращаюсь не так. Ты-то знаешь.

– Откуда? Худший вариант: ты собрался опоганить мой отель, выкопав трупы, достойно похороненные годы тому назад. Лучший: ты звонишь моему несдержанному, зато исключительно компетентному управляющему, доводишь его до бешенства, и это часть… какой-то дурацкой детской игры.

– Это больше, чем игра, Эл. Тебе проще. Тебе не надо принимать милостыню от богатого приятеля. Тебе не нужен друг в Совете, потому что ты сам в Совете. Тот факт, что еще шаг – и ты начал бы повсюду таскать с собой спрятанную в пакет бутылку, не очень-то упоминается, а?

– Наверное, – сказал Эл. Высокие ноты ушли из его голоса, он, казалось, утомился. – Но, Джек, Джек… с этим я ничего не могу поделать. Я не в силах изменить это.

– Знаю, – опустошенно сказал Джек. – Я уволен? Если да, лучше скажи.

– Нет, если сделаешь для меня две вещи.

– Ладно.

– Может, сперва выслушаешь условия, а потом уж будешь их принимать?

– Нет. Давай свои условия, я их принимаю. Приходится думать еще и о Венди с Дэнни. Если тебе нужны мои яйца, я пришлю их тебе по почте.

– Ты уверен, что можешь позволить себе такую роскошь, как жалость к себе, Джек?

Он закрыл глаза и втянул сухими губами экседрин.

– По-моему, сейчас это – единственное, что я могу себе позволить. Валяй… я не хотел сострить.

Эл немного помолчал. Потом сказал:

– Во-первых, больше никаких звонков Уллману. Даже, если отель сгорит дотла. В этом случае звони технику-смотрителю, тому парню, что все время ругается… ну, знаешь, о ком я…

– Уотсону.

– Да.

– Идет. Будет сделано.

– Во-вторых, пообещай мне, Джек – дай честное слово – никаких книг про «известный горный отель с прошлым».

На мгновение ярость Джека возросла настолько, что он буквально не мог вымолвить ни слова. В ушах громко стучала кровь. Будто ему позвонил какой-то живущий в двадцатом веке князь Медичи… «Пожалуйста, никаких бородавок на портретах моих домочадцев, не то отправишься назад, в нищету. Я признаю только красивые, приятные картины. Когда будешь рисовать дочь моего друга и делового партнера, родинку, пожалуйста, не изображай – не то назад, в нищету. Конечно, мы друзья… мы оба – цивилизованные люди, не так ли? Мы делили постель, стол и выпивку. Мы всегда останемся друзьями, договорившись не замечать ошейник, который я надел тебе – я же, по своему великодушию, стану хорошенько о тебе заботиться. Все, что я прошу взамен – твою душу. Пустяк. Можно даже наплевать на то, что ты отдал ее мне, как и на собачий ошейник. Помни, мой талантливый друг, на улицах Рима полным-полно побирающихся Микеланджело…»

– Джек? Слышишь меня?

Он издал придушенный звук, долженствующий означать согласие.

Тон Эла был решительным и чрезвычайно самоуверенным.

– Честное слово, по-моему, я не так уж много прошу, Джек. Будут другие книги. Нельзя же ожидать, что я стану субсидировать тебя, если…

– Ладно, договорились.

– Не хочется, чтобы ты считал, будто я пытаюсь управлять твоим творчеством, Джек. Ты слишком хорошо меня знаешь, просто…

– Эл?

– Что?

– Дервент все еще имеет отношение к «Оверлуку»?

– Не понимаю, какое тебе до этого дело, Джек.

– Да нет, – отстраненно выговорил Джек. – Полагаю, никакого. Слушай, Эл, похоже, меня Венди зовет. Зачем-то я ей понадобился. Я тебе еще позвоню.

– Конечно, Джекки-малыш, отлично поболтаем. Как дела? Сухенький?

(ТЫ СВОЙ ФУНТ МЯСА С КРОВЬЮ ПОЛУЧИЛ, МОЖЕТ, ТЕПЕРЬ ОСТАВИШЬ МЕНЯ В ПОКОЕ?)

– Суше некуда.

– И я тоже. Честное слово, трезвость мне начинает доставлять удовольствие. Если…

– Я еще позвоню, Эл. Венди…

– Ладно. О'кей.

Итак, Джек повесил трубку – тут-то и начались колики, заставившие его прямо у телефона свернуться, скрючиться, как в утробе матери – руки на животе, голова пульсирует, как чудовищный пузырь.