ЖД

• Наш час! Настал! К оружию, мой друг!
• Студент! Шахтер! Крестьянин, металлург!

– пели они по-испански, потому что по-испански красивее. Все так же, не умолкая, они построились в колонну по три и ушли куда-то в глубь леса.

– Вот едут партизаны подпольной луны, – сказал Громов, когда они с растерянно улыбающимся Вороновым остались вдвоем около догорающего костра. – Пускай их едут. Черепанов мне объяснил, что Колосово отсюда в десяти километрах на восток. Подъем, Воронов. Ино еще побредем.

Глава вторая

Банька по-черному

1

– И долго ты рассчитываешь водить всех за нос? спросила Женька.

– Года четыре, – беспечно отозвался Волохов, ваш Моше водил сорок лет… за нос.

– Не трогай мою религию, Касс Кинсолвинг! Ладно, Жень. Не в Каганате, в конце концов.

В деревенской бане, где они украдкой встречались второй месяц, пахло березовыми вениками. Тускло мерцало квадратное оконце зеленоватым светом июльской ночи. Скоро август, начнут падать звезды, природа зацветет в полную силу, прежде чем умирать.

– Сколько раз мне говорили – «Иди ты в баню!», – сказал Волохов. – Я и не предполагал, что это заклятие. Видишь, я в бане, и моя бы воля – никуда бы отсюда не уходил. Знаешь, что меня больше всего огорчает?

– Ну?

– Я где-то читал… у Брэдбери, что ли… что человек – это и есть машина времени. Время проходит, а человеку ничего не делается, как во время путешествия, скажем, по проселочной дороге. Я не видел тебя три года с того раза перед самой войной, а до того еще сколько-то и еще сколько-то. И вот как будто ничего не было – понимаешь?

– Ты, Вол, забавный, у тебя все такие америки…

– Ну, жизнь и состоит в постоянном подтверждении давно известных вещей. Как будто всех сюда послали для того, чтобы доказать пять-шесть теорем. Кто-то не доказал, его, наверное, на второй год, разбираться во всех ситуациях по второму, третьему кругу… Отсюда навязчивые повторы одних и тех же мотивов в некоторых биографиях, национальных историях… А у нас с тобой все доказывается с первого раза, значит, мы скоро умрем.

– Ну, ты как знаешь, а мне еще не надоело.

– Да и мне не надоело, но не я решаю.

– Ужасно чаю хочется, – сказала она, переворачиваясь на живот. – Но это же надо звать ординарца, а лень одеваться. Видишь, я заговорила стихами. Можно самой пойти вскипятить, но лень тем более. А тебя не пошлешь – при виде варяга весь штаб переполошится, я и так к тебе огородами, огородами…

– Я в следующий раз захвачу чайник, – пообещал Волохов.

– Когда ты рассчитываешь здесь появиться?

– Завтра же и рассчитываю.

– У тебя это так свободно?

– А конечно. Я сам себе начальник, летучий диверсионный отряд. Чем реже я появляюсь, тем меньше хлопот.

– И сколько, по-твоему, продлится все это удовольствие?

– Сам не знаю. Могу допустить, что уже навсегда. Что изменилось, в сущности? Мы же и так всю дорогу воевали. Теперь война идет почти бесконтактно. Это и не война, в общем, а как всегда – вяленькое такое противостояние.

– Ничего себе вяленькое! Такое бывало…

– Ну, бывало, а сейчас больше никак. Я боюсь, случилось самое ужасное. На эту землю не хватает уже ни ваших, ни наших сил. Мы даже друг друга уже укусить не можем.

– Ты по-прежнему веришь в этот бред про коренное население? – сказала она едко. Он никак не мог привыкнуть к ее мгновенным переходам от нежности к злости. Все, что касалось ЖД, их программы и мифологии, по-прежнему строго отделялось от всего личного. При ней нельзя было ругать Каганат и строго воспрещалось развивать гипотезу о коренном населении. Коренным населением были хазары, они явились сюда вернуть свое, и в том, что туземцам было теперь плохо, виноваты были только туземцы, слишком долго губившие землю ленью и бесхозяйственностью. Никто не смог бы объяснить ей, что плохо было как раз хазарам, а туземцы чувствуют себя ровно так же, как и всегда. Женька самой себе не призналась бы в главном – в том, что давно уже понял консультант главного штаба Эверштейн: после легкого, почти без сопротивления, издевательски-халявного захвата этой территории, после того самого дня, которого Ждущие Дня ждали почти сто лет, а до того еще сто, а до того еще десять раз по сто, – хазарам было решительно нечего делать с этой страной.

Никакая власть над миром не может быть самоцельна, всякое племя несло захваченным народам некую истину и рисовало себе ту послезахватную картину мира, в которой есть место и колонизуемому племени, – только варяжество и хазарство не представляли, что им делать со своей победой, ибо варяжество умело только истреблять, а хазарство – только разлагать. Варяжские колонизации приводили к массовым гибелям от муштры (но и к муштре умудрялось присподобиться проклятое население), хазарские – к растлениям и отказу от малейшей дисциплины, которой и так было не густо, но обе цивилизации в ужасе пасовали перед самим фактом будущей победы. Они категорически не знали, что делать дальше. И Женька не знала, и понимала это. Впрочем, признать это было бы еще самоубийственней, чем заявить в штабе: «Я иду на свидание с местным». И так уже охранник в штабе, штабес-гой, смотрел на нее в высшей степени подозрительно – хотя комиссар полка имеет право ходить, куда хочет, ни перед кем не отчитываясь.