Булат Окуджава

• Старость – явление не возрастное.
• То ли итог поединка с судьбой,
• то ли, быть может, предчувствие злое,
• то ли сведение счетов с собой.

• И ни один златоустый потомок
• не извлечет вдохновенно на свет
• из отдаленных ли, близких потемок
• то, чего не было вовсе и нет.

• Вот и дочитана сладкая книжка,
• долгие годы в одно сведены,
• и замирает обложка, как крышка,
• с обозначением точной цены.

Это – памяти Алеся Адамовича, друга, товарища по «Апрелю», но ведь и о себе же.

Вот почему этим его поздним стихам суждена долгая жизнь – точней, воскресение, потому что сегодня на них редко обращают внимание. Впрочем, сегодня вообще мало на что обращают внимание.

Тем не менее к некоторым его стихам – вполне «смысловым», насыщенным и неожиданным – стоит прислушаться именно сейчас. В некоторых из них, написанных перед самым концом, он пророчествует – пусть и в несколько зашифрованной форме; эти пророчества стоит перечитать, тем более что они исполнились:

• Через два поколения выйдут на свет
• люди, которых сегодня нет.
• Им будут странными страхи мои,
• искаженный овал моего лица.
• Ниточка неразделенной любви
• вонзится пулею в их сердца.
• Им будет робость моя чужда,
• они раскованней будут и злей…
• Зависть, ненависть и вражда
• взойдут над просторами их полей.

Он не ошибся в датах – миновали два поколения, и наросли бог весть откуда раскованные и злые люди, дети долгой отрицательной селекции и общественной деградации, которым в самом деле чужды робость и непонятны страхи образованцев. По-нострадамусовски темны здесь только две строчки – «Ниточка неразделенной любви вонзится пулею в их сердца»: о чем речь? Вероятно, о том, что неразделенная, непонятая, отвергнутая любовь автора рано или поздно настигнет этих людей и обернется спасительной болью, и они поймут что-то. Хотя надеяться на это, прямо скажем, трудно.

Что до итогов собственной жизни – задолго до «Итогов», последнего законченного стихотворения Окуджавы, датированного 10 мая 1997 года, он подвел их в других стихах, заставляющих пересмотреть многие наши представления о нем. Эта вещь лишний раз доказывает, что никакой эйфории у него не было уже в 1989 году, когда написаны эти стихи и когда большая часть интеллигенции пестовала самые розовые надежды. Главное же – она демонстрирует готовность проститься с жизнью, и более того – радость по этому поводу. Ибо грядет мир, в котором ему нет места: так, оказывается, исполняются наши чаяния:

• К старости косточки стали болеть,
• старая рана нет-нет и заноет.
• Стоило ли воскресать и гореть?
• Все, что исхожено, что оно стоит?
• Вон ведь какая прогорклая мгла!
• Лето кончается. Лета уж близко.
• Мама меня от беды берегла,
• Бога просила о том, атеистка,
• Карагандинской фортуны своей лик,
• искореженный злом, проклиная…
• Что там за проволокой? Соловей,
• смолкший давно, да отчизна больная.
• Все, что мерещилось, в прах сожжено.
• Так, лишь какая-то малость в остатке.
• Вот, мой любезный, какое кино
• я посмотрел на седьмом-то десятке!
• «Так тебе, праведник!» – крикнет злодей.
• «Вот тебе, грешничек!» – праведник кинет…
• Я не прощенья прошу у людей:
• что их прощение? Вспыхнет и сгинет.
• Так и качаюсь на самом краю
• и на свечу несгоревшую дую…
• Скоро увижу я маму свою,
• стройную, гордую и молодую.

Глава девятая

КРЕЩЕНИЕ

1

В мае 1997 года Булат Окуджава с женой отправился в свою последнюю заграничную поездку. Чувствовал он себя неплохо: в предыдущем году перенес вторую операцию на сердце (пусть и менее серьезную – вшили стимулятор), но страдал эмфиземой легких, которую лечили препаратами, резко понижавшими сопротивляемость организма. Иммунитет был угнетен, и любая инфекция могла спровоцировать долгую болезнь. Он почти не выходил из дома и никого не принимал, но к весне окреп и решился предпринять путешествие в Германию и Францию. Прилетели во Франкфурт, оттуда приехали в Марбург. В поездке попутчиком Окуджавы и его жены оказался критик и журналист Илья Медовой, опубликовавший впоследствии очерк «Последнее путешествие».