5
-
Вот он – Христос – в цепях и розах
-
За решеткой моей тюрьмы.
-
Вот агнец кроткий в белых ризах
-
Пришел и смотрит в окно тюрьмы.
-
Единый, светлый, немного грустный —
-
За ним восходит хлебный злак,
-
На пригорке лежит огород капустный,
-
И березки и елки бегут в овраг.
(Блок, 1905)
-
Пятеро голодных сыновей и дочек.
-
Удар ножа горяч, как огонь.
-
Вобла ложилась кусочек в кусочек —
-
по сухому кусочку в сухую ладонь.
-
Нас покачивало военным ветром,
-
и, наверное, потому
-
плыла по клеенке счастливая жертва
-
навстречу спасению моему.
(Окуджава, 1957)
-
По городу бегал черный человек.
-
Гасил он фонарики, взбираясь на лестницу.
-
Медленный, белый подходил рассвет,
-
Вместе с человеком взбирался на лестницу.
-
Там, где были тихие, мягкие тени —
-
Желтые полоски вечерних фонарей.
-
Утренние сумерки легли на ступени,
-
Забрались в занавески, в щелки дверей.
-
Ах, какой бледный город на заре!
-
Черный человечек плачет на дворе.
(Блок, 1903)
-
Девочка плачет – шарик улетел.
-
Ее утешают, а шарик летит.
-
Девушка плачет – жениха все нет.
-
Ее утешают, а шарик летит.
-
Женщина плачет – муж ушел к другой.
-
Ее утешают, а шарик летит.
-
Плачет старуха – мало пожила…
-
А шарик вернулся, а он голубой.
(Окуджава, 1957)
Приведем заодно и еще одно стихотворение 1967 года, в котором причудливо сошлись мотивы блоковского черного человечка и окуджавовского голубого шарика:
-
Голубой человек в перчатках,
-
в красной шапочке смешной
-
Поднимается по лестнице,
-
говорит: – Иду домой.
-
Вот до верха он добрался,
-
вот – под крышею самой,
-
но упрямо лезет выше,
-
говорит: – Иду домой.
-
Вот – ни крыши и ни лестниц,
-
он у неба на виду.
-
Ты куда, куда, несчастный?!
-
Говорит: – Домой иду.
-
Вот растаяло и небо,
-
мирозданья тишь да мрак,
-
ничего почти не видно,
-
и земля-то вся – с кулак.
-
– Сумасшедший, вон твой дом!
-
– Где мой дом?
-
– Да вон твой дом!.. —
-
Шар земной совсем уж крошечный,
-
различается с трудом.
-
Эй, заблудишься, заблудишься!
-
Далеко ли до беды?
-
Он карабкается, бормочет:
-
– Не порите ерунды…
Не думаю, что Окуджава думал о своей песенке про голубой шарик и о блоковском черном человечке с лестницей, когда сочинял это странное стихотворение, единственный раз при жизни автора опубликованное в сборнике «Март великодушный». Тут странная контаминация мотивов, восходящая к общему, закрытому для нас видению, – если бы не страх перед позитивистами, я сказал бы, что мировая душа поэта претерпевает некие приключения и в каждой инкарнации пытается о них рассказать, как умеет; иногда припоминает одни детали, иногда – другие. Впрочем, ничего удивительного, что схожим поэтам снятся одинаковые сны.
Текстуальных и композиционных совпадений у Блока и Окуджавы такое количество, что подчас трудно признать их случайными, хотя я и не сомневаюсь в том, что, сочиняя свой «Романс», Окуджава думать не думал о блоковской «Легенде»:
-
И была эта девушка в белом… в белом,
-
А другая – в черном… Твоя ли дочь?
-
И одна – дрожала слабеньким телом,
-
А другая – смеялась, бежала в ночь…
(Блок, 1905)
-
Стала чаще и чаще являться ко мне
-
с видом пасмурным и обреченным
-
одна дама на белом, на белом коне,
-
а другая на черном, на черном.
-
И у той, что на белом, такие глаза,
-
будто белому свету не рады,
-
будто жизни осталось на четверть часа,
-
а потом все утраты, утраты.
-
А у той, что на черном, такие глаза,
-
будто это – вместилище муки,
-
будто жизни осталось на четверть часа,
-
а потом – все разлуки, разлуки.
(Окуджава, 1988)
5