Мешок с костями

Что-то теплое и мягкое схватило меня за запястье. Я наблюдал, как моя рука плюхнулась на блокнот, раскрыла его на чистой странице, тут же пальцы ухватились за лежащий неподалеку карандаш. И я начал писать, сначала медленно, потом все быстрее, с такой силой нажимая на карандаш, что грифель едва не рвал толстую бумагу:

Помоги ей не уезжай помоги ей не уезжай помоги ей не уезжай помоги ей помоги нет нет милый пожалуйста не уезжай помоги ей помоги ей помоги ей

Я исписал практически всю страницу, когда в гостиной воцарился холод, словно из июля она перенеслась в январь. Пот на коже превратился в ледяную корочку, из носа закапало, воздух паром выходил изо рта. Непроизвольное движение пальцев, и карандаш переломился надвое. За моей спиной последний раз яростно звякнул колокольчик Бантера и затих. Откуда-то сзади донеслись два хлопка, словно одновременно открыли две бутылки шампанского. И все закончилось. Призраки, уж не знаю, сколько их было, покинули мою гостиную. Я остался в гордом одиночестве.

* * *

Я выключил музыкальный центр в тот самый момент, когда Мик и Кейт затянули «Воющего волка», побежал наверх, отключил детекторы дыма. Высунулся из окна спальни для гостей на втором этаже, нацелил на «шеви» брелок-пульт, который висел на кольце с ключами, нажал кнопку. Сирена противоугонной сигнализации смолкла.

Остался только каркающий политик в телевизоре. Я спустился на кухню, разделался с политиком и застыл, так и не убрав руку с кнопки выключения телевизора. Смотрел я на кота-часы. Хвост наконец-то перестал качаться из стороны в сторону, а большие пластмассовые глаза лежали на полу. Выскочили из орбит.

* * *

Ужинать я поехал в «Деревенское кафе». Прежде чем сесть за стойку, я взял с полки воскресный номер «Телеграммы» (заголовок гласил: КОМПЬЮТЕРНЫЙ МАГНАТ ДИВОУР УМИРАЕТ ТАМ, ГДЕ РОДИЛСЯ И ВЫРОС). На фотографии Дивоур выглядел тридцатилетним. Он улыбался. У большинства людей улыбка естественная. По лицу Дивоура чувствовалось, что учиться улыбаться ему пришлось долго и упорно.

Я заказал фасоль, оставшуюся от субботнего фасолевого ужина Бадди Джеллисона. Мой отец не сыпал афоризмами, этим у нас заведовала мама, но он всегда говорил, по воскресеньям разогревая в духовке субботнюю тушеную фасоль, что фасоль и жаркое вкуснее на второй день. Я это запомнил. Как и еще одну премудрость, усвоенную от отца: всегда мыть руки, сходив в туалет на автобусной станции.

Я читал статью о Дивоуре, когда подошла Одри и сказала, что Ройс Меррилл скончался, не приходя в сознание. Отпевание, добавила она, состоится во вторник в Большой Баптистской церкви. Прощаться с ним придет много народу, едва ли не все захотят проводить в последний путь самого старого человека округа, последнего владельца золотой трости «Бостон пост». Она спросила, приду ли я в церковь. Я ответил, что скорее всего нет. Но не стал добавлять, что в это же время буду праздновать победу с Мэтти Дивоур и ее адвокатом.

Пока я ел, накатил и схлынул последний за день поток посетителей кафе. Они заказывали бургеры и фасоль, куриные сандвичи и пиво. Кто-то жил в Тэ-Эр, кто-то приехал на лето. Я ни на кого не смотрел, со мной никто не заговаривал. Поэтому я понятия не имею, кто оставил салфетку на моей газете. Однако когда я просмотрел первый разворот и хотел взять второй, со спортивным разделом, салфетка лежала на газете. Я поднял ее, чтобы отложить в сторону, и увидел надпись на обратной стороне. Большими, черными буквами.

УБИРАЙСЯ ИЗ ТЭ-ЭР!

Я так и не узнал, кто оставил эту салфетку на моей газете. Наверное, это мог сделать кто угодно.

ГЛАВА 23

Марево вернулось и постепенно трансформировалось в сумерки. Ярко-красный шар солнца, погружаясь в затянувшую западный горизонт дымку, окрасило его пурпуром. Я сидел на террасе, наблюдал за закатом и пытался решить кроссворд. Получалось не очень. Когда зазвонил телефон, я прошел в гостиную, бросил сборник кроссвордов на рукопись (до чего же мне надоело смотреть на название романа) и взял трубку.

— Слушаю?

— — Что у вас там творится? — пожелал знать Джон Сторроу. Даже не стал тратить время на то, чтобы поздороваться. Впрочем, злости в его голосе не чувствовалось, только размеренность. Видать, жара совсем доконала его. — Я пропустил самое интересное!

— Я напросился на ленч во вторник, — ответил я. — Надеюсь, вы не возражаете.

— Отнюдь, чем больше народу, тем веселее. — Голос звучал искренне. — Что за лето, а? Что за лето! Никаких катаклизмов не про изошло? Землетрясений? Извержений вулканов? Массовых убийств?