184  

В гостиной на маленьком столике у дивана я увидел новый роман Мэри Хиггинс Кларк с закладкой. Рядом с книгой лежали две ленты, которыми Мэтти заплетала косы Ки. Ленты показались мне знакомыми, но я никак не мог вспомнить, где же я их уже видел. Какое-то время я постоял, хмурясь, роясь в памяти, а потом взял проигрыватель, компакт-диски и ретировался.

— Эй, друзья! — воскликнул я. — Давайте потанцуем.

* * *

Я держал себя в руках, пока она не начала танцевать. Не знаю, как на кого, а на меня танцы действуют именно так. Я держал себя в руках, пока она не начала танцевать. А потом потерял голову.

«Фрисби» мы перебрасывались за трейлером, во-первых, чтобы не злить шумом и весельем съезжающихся на похороны горожан, во-вторых, потому, что задний двор очень подходил для игры: ровная площадка и низкая трава. Пару раз не поймав «фрисби», Мэтти скинула туфельки, босиком метнулась в трейлер, тут же вернулась в кроссовках. И уж потом управлялась с тарелкой куда как лучше.

Мы бросали «фрисби», подзуживали друг друга, пили пиво, смеялись. Ки частенько не могла поймать тарелку, но бросала она ее, для трехлетней девочки, отменно и играла с полной самоотдачей. Ромми поставил проигрыватель на ступеньки, и двор заполнила музыка конца восьмидесятых и начала девяностых годов: «У-2», «Теаз фор Айз», «Эюритмикс», «Кроудид Хауз», «Э Флок оф Сигалз», «А-Ха», «Бэншз», Мелисса Этеридж, Хью Льюис и «Ньюз». Мне казалось, что я знаю каждую песню, каждый рифф note 130.

Мы потели, прыгали, бегали под ярким солнцем. Мы ловили взглядом длинные, загорелые ноги Мэтти и слушали заливистый смех Ки. В какой-то момент Ромми Биссонетт споткнулся и покатился по земле, осыпая ее содержимым своих карманов, и Джон так смеялся, что ему пришлось сесть. Ноги не держали. Слезы градом катились из глаз. Ки подбежала и прыгнула на его беззащитный пах. Смех Джона, как отрезало. «0-о-х!» — выдохнул он. В его еще блестящих от слез глазах стояла боль, а ушибленные гениталии, безусловно, пытались заползти обратно в тело.

— Кира Дивоур! — воскликнула Мэтти, с тревогой глядя на Джона.

— Я улозила моего квойтейбека! — гордо возвестила Ки.

Джон сумел-таки ей улыбнуться, с трудом поднялся.

— Да. Уложила. Рефери не оставит этого без внимания.

— Как ты, парень? — На лице Джорджа читалась озабоченность, но в голосе была улыбка.

— Нормально, — ответил Джон и бросил ему «фрисби». — Продолжим.

Раскаты грома становились все громче, но черные облака по-прежнему оккупировали лишь западный горизонт: над нами синело чистое небо. Птички пели, цикады стрекотали. Над мангалом дрожал горячий воздух: брикеты практически превратились в угли, решетка раскалилась, подготовившись к встрече с нью-йоркскими стейками. «Фрисби» все летала — красный кружок на фоне зеленой листвы и синего неба. Я пребывал во власти вожделения, но держал себя в руках. Ничего особенного, мужчины всего мира чуть ли не все время пребывают в таком состоянии, и ничего, полярные шапки не тают. Но Мэтти начала танцевать, и все изменилось.

Дон Хенли note 131 запел под гитарный перебор.

— Боже, как я люблю эту песню, — воскликнула Мэтти. «Фрисби» прилетела к ней. Она поймала тарелку, бросила на землю, ступила на нее, как на красный круг от луча прожектора на сцене ночного клуба, и завибрировала в танце. Заложила руки за шею, потом опустила на бедра, потом убрала за спину. Она танцевала на «фрисби», поднявшись на мыски. Она танцевала, не двигаясь. Она танцевала, как пелось в той песне, словно волна в океане.

Пел он о девушке, которая хочет только одного: танцевать, танцевать и танцевать.

Женщины становятся сексуальными, когда танцуют, невероятно сексуальными, но я среагировал не на секс. С одним лишь вожделением я бы справился, но тут было не просто вожделение, и меня захлестнуло с головой. Никогда в жизни я не видел никого прекраснее Мэтти. Не женщина в шортах и коротком топике танцевала на «фрисби», но возродившаяся Венера. В ней сосредоточилось все то, чего не хватало мне последние четыре года, когда я был не в себе и не осознавал, что мне чего-то не хватает. Разница в возрасте не имела значения. И если окружающим казалось, что у меня текут слюнки, шут с ними. Если я терял чувство собственного достоинства, гордость, самообладание — не беда. Четыре года, проведенные в полном одиночестве, научили меня, что это не самая страшная потеря.

Сколько она танцевала, стоя на «фрисби»? Не знаю. Наверное, недолго, не больше минуты, потом поняла, что мы все неотрывно смотрим на нее (в какой-то степени они все видели то, что видел я, и чувствовали то же самое). Думаю, что за эту минуту (или около того) ни один из нас не сподобился вдохнуть.


  184  
×
×