Мешок с костями

Фред целует ее, а дождь из пепла усиливается. Гагары поднимаются в воздух, оглашая озеро печальными криками.

«Папочка, огонь приближается», — кричит Карла, когда он усаживает ее себе на руку.

«Я знаю, но бояться нечего, — говорит он. — Все у нас будет хорошо, сливка ты моя, ничего не бойся».

Огонь не приближается, он уже здесь. Восточная часть Сияющей бухты в языках пламени, и теперь они пожирают маленькие домики, в которых мужчины так любили расслабиться, вернувшись с охоты или рыбалки. Горит развешанное на веревках белье, выстиранное только утром. На землю летит дождь горящих листьев. Раскаленная капелька сосновой смолы попадает на шею Карлы, и девочка кричит от боли. Фред сшибает смолу и несет дочь к воде.

«Не делай этого! — кричу я. Я знаю, что не в моих силах что-либо изменить, но все равно пытаюсь. — Борись! Ради Бога, борись!»

«Папочка, кто этот мужчина?» — спрашивает Карла и указывает на меня в тот самый момент, когда вспыхивает домик Дикое.

Фред смотрит в ту сторону, куда указывает ее пальчик, и на его лице отражается чувство вины. Он знает, что творит, и в этом весь ужас. В глубине души он знает, что он делает здесь, в Сияющей бухте, у которой заканчивается Улица. Он знает и боится, что кто-то станет свидетелем его деяний. Но он никого не видит.

Или видит? Его глаза на мгновение широко раскрываются, будто он заметил что-то подозрительное.

Возможно, воздушный вихрь. Или он чувствует мое присутствие? Возможно ли такое? Чувствует холодное дуновение в этой адской жаре? Как еще можно почувствовать руки, пытающиеся удержать его, если принадлежат они бестелесному существу? Потом он отворачивается и входит в воду рядом с маленьким причалом.

«Фред! — кричу я. — Ради Бога, посмотри на дочь! Неужели ты думаешь, что твоя жена специально одела ее в белое шелковое платье? Разве так одевают детей перед тяжелой дорогой?»

«Папочка, почему мы идем в воду?» — спрашивает она.

«Чтобы подальше уйти от огня, сливка».

«Папочка, я не умею плавать!»

«Плыть тебе не придется», — отвечает он, и от этих слов по моему телу пробегает дрожь! Потому что говорит он правду: плыть ей не придется, ни сейчас, ни потом. По крайней мере Фреду повезло больше, чем Нормалу Остеру: ему не пришлось топить своего ребенка под струей ледяной воды.

Подол белого платья Карлы всплывает на поверхность, словно водяная лилия. Красные гольфы мерцают сквозь толщу воды. Она крепко обнимает отца за шею, и теперь они уже среди гагар. Гагары бьют по воде мощными крыльями, взбивая пену, поднимая фонтаны брызг, и с интересом смотрят на мужчину и девочку. Воздух полон дыма, неба уже не видно. Я бреду за Фредом, ощущая прохладу воды, но мое тело не рассекает ее толщу. Восточный и северный берега озера в огне — и Фред Дин уходит все дальше от огненного полумесяца, с дочерью на руках, словно собираясь провести обряд крещения. И он по-прежнему убеждает себя, что старается ее спасти, только спасти, точно так же, как до конца своих дней Хильда будет убеждать себя, что девочка случайно забежала в домик за оставленной игрушкой, что она не бросила свою дочь, обрядив ее в белое шелковое платье и красные гольфы. Не бросила с тем, чтобы Карлу нашел ее отец, в свое время совершивший что-то ужасное. Это — прошлое, это — страна Былого, и здесь грехи отцов падают на детей, иной раз даже в седьмом поколении, которого еще нет и в помине.

Он все глубже заходит в воду, и Карла начинает кричать. Ее крики вливаются в хор гагар, но Фред останавливает их, целуя дочь в перекошенный ротик. «Я тебя люблю. Папочка любит свою сливку», — говорит он, а потом опускает ее в воду. Как при крещении, только на берегу не стоит хор. Никто не поет «Аллилуйя», а Фред не позволяет девочке вынырнуть на поверхность. Она отчаянно сопротивляется, одетая в белое платье мученицы, и он больше не может смотреть на нее: он переводит взгляд на западный берег озера, еще не охваченный пожаром (огонь туда так и не добрался), на еще синеющее над западным берегом небо. Пепел черным дождем сыплется с неба, слезы текут по его щекам. Карла все вырывается из его рук, которые держат ее под водой, а он уже говорит себе: «То был несчастный случай, трагический несчастный случай. Я понес ее в воду, потому что другого безопасного места просто не было, а она перепугалась, начала вырываться, сумела-таки выскользнуть из моих рук и…»

Я забываю, что здесь я — призрак. Я кричу:

«Ки! Держись, Ки!» — и ныряю. Подрываю к ней, вижу ее насмерть перепуганное личико, вылезшие из орбит синие глаза, ротик бантиком, из которого к поверхности озера бегут серебряные пузырьки. Фред стоит по горло в воде, держит дочь под водой и говорит себе, раз за разом, что он пытается ее спасти, это единственная возможность, он пытается ее спасти, это единственная возможность… Я тянусь к девочке, снова и снова тянусь к ней, моему ребенку, моей дочери, моей Ки (они все Ки, как мальчики, так и девочки, все они — мои дочери), но всякий раз мои руки проходят сквозь нее. А теперь, о ужас! — теперь она протягивает ко мне свои ручонки, молит о помощи. Но и ее ручонки проходят сквозь мои руки. Мы не можем ощутить друг друга, потому что здесь я — призрак.