Четыре сезона

– Письмо. – Дюссандер с трудом приподнял голову. По лицу разлилась мертвенная желтизна, одни глаза голубели. – От Вилли. Вилли Франкель. Дорогой… дорогой мой Вилли…

Тодд глянул на часы: две минуты долой. За пять минут отец, конечно, не доберется, но, как ни крути, приедет он быстро. Вот именно – быстро. Все происходит слишком быстро.

– Так, годится. Я вам читал письмо от Вилли, вы разволновались, схватило сердце. Хорошо. Где оно?

Дюссандер тупо глядел на него.

– Где письмо, я спрашиваю?

– Какое письмо? – из своего тумана недоумевал Дюссандер. Тодд едва удержался от того, чтобы не придушить старого пьянчужку.

– Которое я вам читал! От Вилли Как-его-там! Где оно?

Оба уставились на стол, словно ожидая, что вот сейчас письмо материализуется.

– Наверху, – наконец выговорил Дюссандер. – В комоде. Третий ящик. Маленькая такая шкатулка. Разобьешь… я потерял ключ. Там старые письма. Без подписи, без даты. Все на немецком. Что-нибудь выберешь. Иди…

– Совсем, что ли, рехнулись?! – в бешенстве заорал Тодд. – Я ж не понимаю по-немецки! Как я мог читать вам его, дурья башка!

– Почему Вилли должен был писать по-английски? – заупрямился Дюссандер. – ТЫ не понимаешь, а Я понял. Ты, конечно, коверкал слова, но я догадался…

Прав, опять прав. Инфаркт, а голова варит лучше моей. Тодд рванулся к лестнице. Он притормозил в прихожей ровно на одну секунду, прислушиваясь, не подъезжает ли отцовский «порш». Не слыхать. Но время уже взяло его в тиски: пять минут долой.

Осилив лестницу единым махом, он ворвался в спальню старика. Он никогда здесь не был – зачем? – и теперь обводил обезумевшим взглядом незнакомую территорию. Вот он, комод. Дешевка в стиле, который отец называет «комиссионным модерном». Упав на колени перед комодом, Тодд рванул на себя третий ящик сверху. Ящик, вылезая наполовину, скособочился и намертво застрял.

– Вот гад, – процедил Тодд сквозь зубы. – Ну, я тебя сейчас…

Он дернул с такой силой, что едва не опрокинул на себя комод. Ящик с треском выскочил из пазов. Носки, белье, носовые платки разлетелись веером. Он разворошил остатки барахла и наткнулся на деревянную шкатулку. Он попытался открыть ее. Как же. Ну да, она и должна быть заперта. Такой нынче день – все заперто.

Он затолкал вещи в ящик комода. На этот раз ящик отказывался входить обратно в пазы. Обливаясь потом, Тодд дергал его во все стороны. Наконец-то. Время, время!

Он огляделся и в следующее мгновение что было мочи шарахнул шкатулку о стойку кровати. Дикая боль в руках вызвала у него лишь брезгливую усмешку. Замок был цел. Погнулся, но не более того. Еще один мощный удар. От стойки отлетел кусок дерева, но замок не поддался. Тодд издал вопль, похожий на смех сумасшедшего, и, подняв шкатулку над головой, с сокрушительной силой обрушил ее на другую стойку кровати. Замок.

Он откинул крышку, и в этот момент по окну мазнули автомобильные фары.

Он перетряхивал содержимое шкатулки. Открытки. Медальон. Многократно сложенная карточка женщины в черных кружевных подвязках. Пожелтевший счет. Документы на разных лиц. Пустой бумажник. И – на самом дне – письма.

Свет от фар сделался ярче. Он услышал характерный звук «поршевского» двигателя. Звук нарастал… и вдруг заглох.

Тодд схватил три листка стандартной бумаги, исписанные с обеих сторон убористым готическим почерком, и выскочил из спальни. Уже у лестницы он сообразил, что на кровати осталась раскуроченная шкатулка. Он метнулся назад.

И опять проклятый ящик застрял на полдороге.

Он услышал, как открылась и захлопнулась дверца «порта».

У Тодда вырвался сдавленный стон. Он втиснул шкатулку в перекосившийся ящик и ударил по нему ногой. Ящик закрылся. Мгновение Тодд смотрел на него в каком-то оцепенении, а затем кинулся прочь. Он успел сбежать до середины лестницы, когда послышались быстрые шаги отца. Тодд лег животом на перила, беззвучно съехал вниз и – в кухню.

А в дверь уже барабанили.

– Тодд! Это я, открой!

А вдалеке уже звучала сирена «скорой помощи».

Дюссандер, кажется, снова впал в забытье.

– Сейчас, пап!

Он положил почтовые листки так, чтобы создавалось впечатление, будто их в спешке уронили на стол, и лишь затем пошел открывать дверь.

– Где он? – спросил на ходу отец.

– В кухне.

– Ты молодчина. Ты все сделал как надо. – Отец привлек его к себе, пытаясь грубоватыми мужскими объятиями скрыть некоторую растерянность.