Интендант третьего ранга

Интендант вздохнул:

— Я русский человек и не могу видеть, как враг топчет нашу землю. Ясно? Что до меня лично… Могут отозвать.

— Кто?

Интендант покачал головой, показывая, что не может ответить.

— Когда?

— Неизвестно. Может, завтра, может, через полгода.

— Вот что, — решительно сказал Саломатин, закладывая пальцы за пояс. — В таком случае и я не останусь! Сам заварил эту кашу — сам и расхлебывай!

Некоторое время оба молчали.

— Сколько людей в батальоне? — внезапно спросил лже-Брагин.

— По штату — семьсот.

— В районе двадцать девять тысяч жителей. Немцы провели перепись. Три полнокровные дивизии, можно сказать, корпус. Тебе предлагают генеральскую должность, старлей, а ты ломаешься, как девка на сеновале! Кочевряжишься… «Останусь — не останусь!» — передразнил интендант. — Главное, даже не в этом. Этих двадцать девять тысяч надо кому-то защищать, поднимать на борьбу с врагом… Ты единственный кадровый красный командир в районе, воевал. Больше некому. Стыдно, товарищ старший лейтенант!

Саломатин бешено глянул на лже-Брагина, а тот вдруг оскалил зубы, непонятно чему радуясь.

— Ну… Ты… Хоть не уходи сразу! — тихо попросил Саломатин. — Пусть у тебя другое задание, которого я не знать не должен, наверное, очень важное. Без тебя у нас не получится, — Саломатин внезапно подумал, что прогибается перед интендантом, но было не до гордости. — Ты свой у немцев, а нам следует знать, что они задумали. Не знаю, как тебя зовут по-настоящему…

— Савелий! — сказал уполномоченный. — Хорошее имя, да и люди привыкли. Савелий Ефимович Брагин, интендант.

— Ты это вправду? О генеральской должности? Среди партизан генералов не было.

— Были! — Крайнев едва не сказал: «Ковпак!» — Денис Давыдов, например. Кадровый офицер, гусар. Начинал войну в малых чинах, закончил генералом.

Саломатин внезапно ощутил слабость в ногах и опустился на лавку.

— Полежи! — предложил Брагин. — Спешить некуда.

Саломатин послушно вытянулся на жестких досках и прикрыл глаза. А Брагин-Крайнев вышел на улицу и присел на лавочку у калитки. Неизвестно откуда появилась Настя, присела рядом. В руках у нее была глиняная миска с семечками подсолнуха. Крайнев молча зачерпнул горсть, и некоторое время они сосредоточенно грызли семечки, сплевывая шелуху на землю.

— Ты заканчивала десятилетку в Городе? — внезапно спросил Крайнев.

— На квартире жила! — подтвердила Настя. — Комнату у Валентины Гавриловны снимала, учительницы. Папа ей за это сало, картошку возил, меду давал…

— Хорошо городских знаешь?

— Не всех.

— Расскажешь?

— О ком?

— Я скажу.

— Это вам для подпольной работы нужно? — страшным шепотом спросила Настя. — У вас и вправду задание?

— Подслушивала! — покачал головой Крайнев. — Ай-ай-ай!

Настя потупилась и покраснела.

— Комсомолка? — строго спросил Крайнев.

Настя покачала головой:

— Папа не разрешил.

— Что так?

— Не любит советскую власть. Его отец до революции арендатором был, небогатым. Папа рассказывал: дедушка был мастеровой, все умел, папа в него пошел. Дедушка очень хотел, чтоб дети в люди вышли, образование получили. Сына в гимназию отправил. Папа успел к началу войны окончить. Знает французский, латынь, греческий… Немецкий в плену выучил. Он на войну добровольцем пошел, вольноопределяющимися их называли. Прапорщиком стал… А как из плена вернулся, большевики чуть не расстреляли. Отец эксплуататор — людей на работу нанимал, сын — царский офицер… Запретили отцу в городах жить, только в деревне, а здесь даже в бригадиры не позволяли. Сторожем на ферму…

— Сторож должен говорить по-французски! — заметил Крайнев. — С коровами — самое то!

— Я говорила папе, чтоб написал Сталину! — насупилась Настя. — Несправедливо! Но отец заупрямился.

— Папа твой мудрый человек, — возразил Крайнев. — Лучше сторожить коров, чем махать кайлом на Соловках.

— Странный вы какой-то! — поджала губы Настя. — С немцами воюете, а советскую власть ругаете.

— Одно другому не мешает…

Крайнев встал, отряхнул порты от шелухи.

— Пойдем в хату! — сказал в ответ на встревоженный взгляд Насти. — Расскажешь… Здесь глаз много…

8

Крайнев торжественно развернул тряпицу и выложил на стол кус окорока. Лиза взвизгнула и захлопала в ладоши. Глаза Клауса едва не выкатились из орбит. Он наклонился над ветчиной, понюхал и зачмокал губами: