Борис Пастернак

Судьба Пушкина переломилась в тот сентябрьский вечер 1826 года, когда Николай вывел его за руку к «ближнему кругу» и уверенно заявил: «Это мой Пушкин». Были ли «Стансы» попыткой самооправдания или закономерным этапом в творческой эволюции лучшего русского поэта — вопрос из разряда вечных; точка зрения Пастернака выражена недвусмысленно — он оправдывает Пушкина, ставит себя на его место, проводит явную аналогию с началом николаевского правления и объясняет неизбежность государственнических иллюзий.

• Столетье с лишним — не вчера,
• А сила прежняя в соблазне
• В надежде славы и добра
• Глядеть на вещи без боязни.

• Хотеть, в отличье от хлыща
• В его существованьи кратком,
• Труда со всеми сообща
• И заодно с правопорядком.

• И тот же тотчас же тупик
• При встрече с умственною ленью,
• И те же выписки из книг,
• И тех же эр сопоставленье.

• Но лишь сейчас сказать пора,
• Величьем дня сравненье разня:
• Начало славных дней Петра
• Мрачили мятежи и казни.

• Итак, вперед, не трепеща
• И утешаясь параллелью,
• Пока ты жив, и не моща,
• И о тебе не пожалели.

В первой публикации («Новый мир», майский номер 1932 года) четвертая строфа отсутствует. Пастернак снял ее сам, восстановив год спустя в переиздании «Второго рождения».

Параллели между своей и пушкинской судьбой тут не по-пастернаковски откровенны и для автора лестны — не зря он призывает себя «утешаться параллелью». «И те же выписки из книг» — явный намек на собственное составление «иностранной лениньяны» в 1924 году, в сопоставлении с пушкинскими архивными разысканиями 1833—1836 годов. «И тех же эр сопоставленье» — поиски аналогий между нынешней властью и временами Петровских реформ, с двоякой целью: сделать власти комплимент «в доступной для нее форме» и одновременно задать ей некий ценностный ориентир, призвав к созидательности и великодушию. У Пушкина этот призыв более отчетлив, прямо императивен — «Во всем будь пращуру подобен… И памятью, как он, незлобен». Пастернаковский призыв завуалирован. И вообще, если в пушкинском стихотворении главное — попытка воздействовать на власть и предупредить друзей о своем новом статусе, то для Пастернака вся проблема — в самооправдании; очень уж непривычна для него роль лояльного к власти, полноправного гражданина своей страны и вдобавок первого поэта.

Интересно, что советская власть, почувствовавшая в Пастернаке пушкинского преемника и фигуру, типологически близкую Пушкину,— разобралась в основах пастернаковского мировоззрения лучше иных критиков. Скажем, гораздо лучше Ходасевича, писавшего так:

«Разумеется, я не буду всерьез «сравнивать» Пастернака с Пушкиным (…). Но эпохи позволительно сравнивать. (…) Наряду с еще сопротивляющимися — существуют (и слышны громче их) разворачивающие, ломающие: Пастернаки. Великие мещане по духу, они в мещанском большевизме услышали его хулиганскую разудалость — и сумели стать «созвучны эпохе»».

Дальше там — о распаде языка, который Пастернак будто бы разрушал…

2

Ошибочно было бы представлять российскую историю как чередование оттепелей и заморозков; все обстоит несколько сложней — цикл тут не двухтактный, а четырехтактный. Цикл исторического развития состоит в России из четырех повторяющихся стадий: реформаторство, радикально разрушающее прежний уклад и переходящее в торжество безнаказанной преступности; последующий период резкого дисциплинарного зажима; оттепель, сохраняющая «режим» и выпускающая пар; застой с переходом в маразм. Прослеживается такая закономерность с тех пор, как можно говорить о едином русском государстве, и не изменилась до настоящего времени. Как отдельные герои, так и «массы» не имеют на этот цикл никакого влияния: в эпохи реставраций даже самые мудрые и харизматические оппозиционеры обречены на поражение, на излете застоя революции удаются и полным ничтожествам. В отсутствие гражданского общества власть не встречает никакого сопротивления, а потому падает под собственной тяжестью, утратив всякую адекватность,— так что революции осуществлялись бы и без всяких революционеров (как, в сущности, случилось в марте 1801 года). Всякий «зажим» начинается с высылки «олигархов» — незаконно обогатившихся сторонников реформатора — и сопровождается канонизацией этого реформатора при полном содержательном отрицании его достижений. «Оттепель» сопровождается бурным расцветом искусств, поскольку сочетает относительные свободы с относительной же стабильностью существования — оптимальная ситуация для художника. Отличие всех оттепелей от периодов реформаторства заключается в том, что реформаторы имеют в виду радикально изменить государственный строй — а оттепели его лишь «оптимизируют», ремонтируя косметически.