В свободном падении

Я вошел в лифт и благополучно вознесся в свой пентхаус, оставив Сименса разбираться с «террористкой». Он меня опять прикрыл.

А спустя десять минут импресарио поднялся в мой номер и со смехом стал рассказывать, как девчонка стремилась пробраться ко мне. Даже деньги ему сулила. Обещала ему неформальную и неофициальную экскурсию по городу и окрестностям – с последующим, можете себе представить, посещением сауны с девочками! А в конце Сименс дал мне конверт с письмом, которое она передала. Не смущаясь своего друга, я вскрыл послание.

Здравствуйте, Алексей!

Меня зовут Вероника Климова. Вам может показаться, что я преследую вас. Но это не так. Нам с вами нужно повидаться. Обязательно. И это больше нужно не мне – а вам. Это касается и вашего прошлого, и вашего настоящего, и вашего будущего. Я могу, и очень серьезно, помочь вам. А главное, рассказать вам о вашем же прошлом, о котором вы находитесь в неведении.

Далее шли ее номера телефонов – оба мобильных – и приписка:

Мне показалось, что за вами следят. Возможно, вы также боитесь встречи со мной. Гарантирую, я буду одна. Даю сто процентов: я не желаю вам зла и не замышляю ничего дурного. Я буду ждать вас каждый день ровно в 23.00 у памятника погибшим рыбакам.

И все равно: я не собирался встречаться с Климовой. Зато поздним вечером уже в постели моего пентхауса меня опять накрыла волна тоски.

И грусть моя, видит бог, не связана была ни с симпатичной (но запретной для меня) «террористкой», ни с могучей (и тоже запретной) Варей. Ни с притязаниями конторы, ни с тем, что Варвара, столь понравившаяся мне, никогда, вероятно, не сможет быть моею.

Я думал о том, что все, казалось бы, у меня в жизни есть – любимая работа, деньги, верный помощник, – а счастья нет. И еще – я вспоминал о маме. Ах, зачем, зачем же она умерла – такая красивая и молодая! И почему ей не смог помочь отец? И почему я не помню ни одного из тех событий – обрыв, бушующее море, – где же я был тогда? Ох, беда, беда. Когда ты исцеляешь душевные язвы людей, часто приходится сталкиваться с тем, что со своей собственной болью ты оказываешься один на один, и помочь тебе ровным счетом некому.

Это как с родинкой у меня на щеке. Растет потихонечку и растет. А вывести я ее не в силах, хоть и пытался. Получаюсь сапожник без сапог. Врач никак не исцелится сам.

В какой-то момент я ощутил, что в случае со своим прошлым я получил вызов судьбы, на который должен ответить. Ну, почему я, столь легко прозревающий жизнь своих клиентов, не могу увидеть, что творится с моей собственной? Почему столь глухой барьер стоит вокруг судьбы самого дорогого для меня человека – моей мамы?

Я закрыл глаза, сосредоточился и опять попытался ее преодолеть – эту преграду, не пускающую меня к прошлому.

Море, скалы, обрыв, двадцать с лишним лет назад, конец восьмидесятых… Мама, шторм, муть и злость у нее на душе… Низкое небо, стремительно несущиеся облака… Она подходит к обрыву – но я не вижу ее лица, не вижу, в чем она одета… Не вижу, не вижу, что происходит с нею дальше… И может быть – кто рядом?..

Картинку перед моим внутренним взором как будто застилает серой, грязной пеленой – и на душе у меня расплывается муть, хмарь и холод. Дальше меня не пускают.

Господи, неужели Вероника действительно что-то знает? И чем-то мне поможет?

Варвара Кононова

В воинской службе есть один существенный нюанс. Здесь крайне редко хвалят, практически никогда не выносят благодарностей, чрезвычайно нечасто вручают ордена и присваивают внеочередные звания. Зато ругают, наказывают, снимают стружку, пропесочивают – всегда, постоянно, сплошь и рядом. Не случайно мой любимый начальник полковник Петренко любит приговаривать: «Высшая мера поощрения: не дать пенделей».

Вот и я взялась за дополнительную работу в Энске не ради того, чтобы выслужиться перед начальством или, допустим, заработать поощрение. И делать это никто меня не заставлял. Больше того: я была совершенно уверена, что если все пройдет, как надо, мои старания останутся совершенно никем не замеченными. Я о них даже в частной беседе полковнику Петренко рассказывать не буду. Но вот если случится что, меня непременно спросят – мой командир в первую очередь: «А почему ты, Варвара, не изучила как следует личности своих объектов? Что ты вообще там делала, в Энске, все это время? Булочки ела? В море купалась?» Полковник может быть ядовитым, и ему, ради красного словца, будет наплевать, что я булочек, во имя фигуры, не ем уж восемь лет, а в море купаться в октябре явно холодно.