Моя до полуночи

Лицо Амелии блестело в свете костра, губы стали цвета спелых ягод.

– Что означает это слово?

– Monisha? Это ласкательное слово. Цыган называет так женщину, с которой он близок.

Кэм опустил ее на одеяла и стал нашептывать ей на своем языке ласковые слова, рассказывая, что он хочет так ее заполнить, чтобы они стали corthu, одним целым Кэм и сам почти не понимал, что говорит, потому что был опьянен запахом и жаром, исходившим от тела любимой.

Он распахнул халат и ночную рубашку, обнажив Амелию до талии. Она была так великолепно сложена, с такой крепкой роскошной грудью! Кэм взял в рот один сосок и слегка потянул его губами.

– Кэм…

Амелия извивалась под ним, решительно его отталкивая. Но Кэм, тяжело дыша, схватил ее руки и прижал их к телу, а потом задрал подол ночной рубашки и припал губами к влажной плоти.

– Кэм… Погоди…

Чувствуя, что теряет над собой контроль, он прижался к ней щекой и сказал со всей нежностью, на которую был способен:

– Я не сделаю тебе больно. Я только хочу целовать тебя.

– Но не там, – жалобно простонала она. Он не смог подавить улыбки.

– Особенно там. – Кэм провел пальцем по ее бедру и остановился в мягких завитках. – Я хочу изучить каждую частичку твоего тела, monisha. Лежи спокойно… Вот так… да, любовь моя, да…

Он опустился ниже, дрожа от возбуждения, провел губами по сомкнутым лепесткам, а потом, раздвинув их языком, нырнул внутрь…

Амелия лишь молча вздрагивала, крепко обхватив его ногами. Она беспомощно следовала за движениями его языка и ощущала его дыхание на своей влажной плоти.

Но она совершенно потеряла представление о том, что происходит, когда он просунул внутрь палец. Сладкая мука стала почти невыносимой, а Кэм терпеливо ждал, пока тихие стоны не превратились во всхлипывания.

Через какое-то время – минуту, час? – он подтянулся вверх и прижал Амелию к себе, а она начала судорожно расстегивать ему брюки. Повинуясь инстинкту, Амелия обвила ладонью его пульсирующую плоть, а потом стала гладить ее, пока Кэм рывком не отстранился от нее.

Лицо Амелии пылало, глаза были полуприкрыты.

– Если ты меня хочешь, – прошептал он, – скажи это на моем языке.

Амелия повернула голову и поцеловала его в плечо.

– Что я должна сказать?

Кэм пробормотал несколько слов и терпеливо ждал, пока Амелия их повторит, подсказывая, когда она запиналась. Все это время он опускался все ниже и все крепче прижимал ее к себе, а как только она произнесла последнее слово, толчком вошел в нее.

Амелия вздрогнула и вскрикнула от боли. Ее девственная плоть сомкнулась вокруг непрошеного вторжения, бедра приподнялись, словно она хотела сбросить его с себя. Но каждое ее движение приводило лишь к тому, что он погружался в нее все глубже. Пытаясь успокоить ее и ослабить боль, он гладил и целовал ее грудь. Постепенно она расслабилась и начала тихо стонать.

А Кэм уже не мог остановиться. Он забыл обо всем, кроме нестерпимого желания проникнуть глубоко в ее естество, чувствовать ее гладкие ноги и теплое дыхание у своих губ. И все время он повторял одно и то же слово. Mandis… mandis…

«Моя».

Почувствовав неминуемое приближение освобождения, Кэм мгновенно прекратил их близость и, уткнувшись своей горячей плотью ей в живот, со стоном зарылся разгоряченным лицом ей в волосы.

Ни одно чувство, которое он испытывал прежде, не шло ни в какое сравнение с тем, что он ощущал сейчас.

Наслаждение не оставляло его и тогда, когда прекратилось учащенное сердцебиение и он обрел способность думать. Ему стоило большого труда заставить себя лечь рядом с Амелией, потому что ему больше всего на свете хотелось чувствовать под собой ее тело.

Он вытер носовым платком живот Амелии, помог надеть халат, а потом занялся костром. Когда он вернулся к ней под одеяло, Амелия крепко спала. Он подтянул повыше одеяло, чтобы прикрыть ее плечи.

Все изменилось, подумал он. И возврата нет.

Глава 16

Рассвет.

Идеальное слово для обозначения утра, проникшего в ее спальню отдельными лучами: один лег поперек ее кровати, другой – на пол между окном и небольшим камином.

С минуту Амелия лежала в полном оцепенении. В камине горели дрова. Она, верно, крепко уснула и не слышала, как служанка разожгла огонь.

Пожар… Рамзи-Хаус… Память вернулась к Амелии с неприятным глухим звуком, и она закрыла глаза. Но тут же их открыла, представив темноту, и голубоватый лунный свет, и горячую мужскую плоть. По телу пробежали мурашки.