Последнее расследование Амни

Я держал письмо еще несколько мгновений, не веря своим глазам, затем бросил его. Одна фраза раз за разом повторялась в моем мозгу, пока я следил за листком, который, порхая, лениво опускался в мусорную корзину: «Я устала от твоих нелепых и ребяческих шуток по поводу моего имени». Но разве я когда-нибудь знал, что у нее другое имя, а не Кэнди Кейн? Я напряг свою память, не сводя взгляда с письма, продолжающего свой порхающий, ленивый — и словно бесконечный — полет, и получил ответ, честный и ясный — нет. Ее имя всегда было Кэнди Кейн, мы столько раз шутили по этому поводу, а если мы и крутили шутливый служебный роман с объятиями и поцелуями, что из того? Она всегда получала от этого удовольствие. Мы оба радовались и смеялись.

Действительно ли она получала удовольствие от вашего служебного романа? — спросил меня внутренний голос. Или это была еще одни маленькая сказка из числа тех, которые ты рассказывал себе все эти годы?

Я попытался заставить умолкнуть этот голос, и через несколько мгновений мне это удалось, однако другой, пришедший ему на смену, был еще хуже. Этот голос принадлежал не кому иному, как Пиории Смиту. «Теперь я могу себе позволить не изображать всякий раз, что попал в рай, когда какой-нибудь щедрый покупатель оставляет мне пять центов чаевых». Вы понимаете эту новость, мистер Амни?

— Заткнись, малыш, — сказал я, обращаясь к пустой комнате. — На роль Габриэлля Хиттера ты не годишься. — Я отвернулся от стола Кэнди, и перед моим мысленным взором, словно какой-то марширующий оркестр из ада, прошла вереница лиц: Джордж и Глория Деммик, Пиория Смит, Билл Таггл, Верной Клейн, блондинка на миллион долларов с дешевым именем Арлин Кейн.., даже два маляра шествовали в этой процессии.

Путаница, путаница, ничего, кроме путаницы.

Опустив голову и шаркая ногами, я вошел в свой кабинет, закрыл за собой дверь и сел за стол. Смутно, сквозь закрытое окно, я слышал звуки транспорта на бульваре Сансет. Тут мне пришла в голову мысль: для некоторых прохожих там все еще было весеннее утро, настолько идеально лос-анжелесское, что где-то можно было найти такой маленький регистрационный знак, свидетельствующий, что оно может принадлежать только главному городу Калифорнии. Однако для меня все вокруг стало тусклым.., внутри и снаружи. Я внезапно вспомнил о бутылке в нижнем ящике стола, но даже наклоняться за ней показалось мне слишком трудным. Я почему-то решил, что потребуется усилие, подобное тому, какое понадобилось бы, чтобы в теннисных тапочках взобраться на Эверест.

Запах свежей краски проникал в офис. Вообще-то мне он нравился, только не в данный момент. Сейчас этот запах ассоциировался со всем, что пошло не так, как следовало, начиная с Деммиков, которые вернулись в свое голливудское бунгало, не перебрасываясь шутками, словно резиновыми шарами, включив проигрыватель на полную мощность и вызывая истерику у своего Бастера бесконечными объятиями и поцелуями. Тут мне пришло в голову с идеальной ясностью и простотой — мне казалось, что истинная правда именно так и приходит в людские головы, — возьмись какой-нибудь врач вырезать рак, убивающий лифтера Фулуайлдер-билдинга, и все станет на свое место, засияет белизной. Устрично-белой краской, которой красили маляры коридор.

Эта мысль оказалась настолько утомительной, что я опустил голову, прижал ладони к вискам, удерживая ее на месте.., или, может быть, просто стараясь, чтобы то, что находилось внутри, не вырвалось наружу и не испортило краску на стенах офиса. Так что, когда дверь неслышно открылась и кто-то вошел в комнату, я не поднял головы. Мне казалось, что для этого потребуется усилие, на которое в этот момент я не был способен.

К тому же меня охватило странное чувство — я вроде бы знал, кто сейчас войдет. Я не мог назвать имя вошедшего, но узнал его шаги. Знакомым был и одеколон, хотя я не знал, как он называется, даже если кто-то приставил бы к моей голове револьверное дуло. И по самой простой причине: никогда в жизни я не нюхал этот запах. Как могу я узнать запах, который не нюхал никогда в жизни, спросите вы? На этот вопрос я не мог дать ответ, но запах неожиданно показался мне знакомым.

Впрочем, не это было самым плохим. Хуже всего было то, что я был до смерти перепуган. Прежде мне угрожали грохочущие револьверы в руках разъяренных мужчин, и это было достаточно страшно, и кинжалы в руках не менее разъяренных женщин, что в тысячу раз хуже. Однажды меня привязали к рулю «паккарда» и поставили машину на железнодорожном пути с частым движением поездов; меня даже выбрасывали из окна третьего этажа; жизнь моя действительно была полна приключений, но ничто не пугало меня так, как запах этого одеколона и мягкие шаги по коридору.