Путь императора

Невысокий коренастый воин в стальной кольчуге, с толстенной косой, свернутой на затылке, и длинным мечом за спиной раздвинул кольцо моряков.

– Хархаздагал! – обрадованно воскликнул ушибленный Фаргалом.– Убей его, Хархаздагал!

Фаргал перевел взгляд на воина. О да, этот не боялся!

Воин вскинул руку – и меч словно сам собой прыгнул ему в ладонь.

«Он меня убьет»,– по-прежнему без страха, скорее с удивлением подумал юноша.

И не раздумывая метнул нож. И тут же – второй.

Воин отшиб оба небрежным взмахом клинка.

Самерийцы радостно загалдели.

Хархаздагал внимательно, очень внимательно оглядел Фаргала и спокойно спросил:

– У тебя есть меч?

– А ты не видишь? – дерзко ответил тот.

– Не вижу,– тем же ровным голосом произнес воин. И, повернувшись к своим: – Я не стану его убивать. Это оскорбит честь моего клана.

– Ну ладно,– сказал моряк с разбитым носом. Безоружного мальчишки он не боялся.– Теперь я и сам его прикончу.

– Не убивают щенка, укусившего дурака за палец,– произнес воин.– Ты его не тронешь. Никто из вас его не тронет.

Лицо Хархаздагала не выражало угрозы, но недовольный ропот стих, будто по волшебству.

– Вот это да! – восхищенно прошептал Бубенец над ухом Фаргала.– Я-то думал, он сделает из нас строганину!

– А хорошо сказал этот плосколицый! – раздался веселый голос сокта.– Ты горец, верно?

Воин не ответил. Он повернулся к Фаргалу и медленно, с достоинством произнес:

– Я – Хархаздагал из клана Горы Ветров. Вырастай скорей, волчонок, чтобы я мог скрестить с тобой клинок.

Бросил меч в ножны, повернулся и пошел. И остальные – тоже.

Кто-то подал Фаргалу его нож. На лезвии осталась зазубрина от самерийского меча.

– Очнись,– толкнул отрока Бубенец.– Они ушли.

Фаргал посмотрел на своих друзей и понял, что сказал ему воин.

«Ты – наш».

И это было так. Хархаздагал ближе ему, чем названые братья-цирковые. Фаргал отвернулся. Он не хотел, чтобы Бубенец увидел, как слезы навернулись ему на глаза.

– Носит меч за спиной и коса на затылке? – спросил Тарто.– Это горец из Самери. О них рассказывают всякие небылицы. Говорят, их младенцам дают меч раньше, чем материнскую грудь, и они сами перерезают пуповину. И каждый день они должны кого-нибудь убивать, иначе горный бог разгневается. В Самери их боятся больше смерти. Потому и врут, что на язык придет. Но бойцы они знатные, это верно.

Вечером Мимош с Бубенцом, перемигнувшись, подошли к Фаргалу:

– Не хочешь пойти с нами, парень?

Фаргал, сосредоточенно вгонявший метательные ножи в нарисованный на стене сарая круг, остановился и повернулся к названым братьям.

– Куда? – спросил он.

– А куда, по-твоему, ходят по вечерам свободные мужчины? – важно осведомился Бубенец.

– К шлюхам, что ли? – без особого интереса спросил Фаргал.

– Ты уверен, Мимошка, что он уже отрастил то, что надо? – хихикнул Бубенец.– Может, мы поторопились?

Мимош с любопытством поглядел на Фаргала.

– Тебя что, не интересуют женщины? – спросил он.

Бубенец снова хихикнул.

– Нет,– сказал Фаргал и показал Бубенцу кулак.

– Дело твое.– Мимош пожал плечами.– Пошли, Бубенчик.

Оба двинулись к воротам, а Фаргал – к сараю, вытаскивать ножи.

Мимошу он соврал. Женщины его интересовали. Вернее, одна женщина. Но до этой одной буэгрийским шлюшкам ой как далеко!

– К югу от Фетиса – желтая степь,– сказала Нифру.

Они вдвоем сидели в заросшей виноградом беседке. Вокруг негромко бормотал сад. Масляная лампа висела над головами, и белые ночные мотыльки роились вокруг и стучали крылышками в стекло.

– Желтая степь принадлежит кансу€, наездникам на верблюдах. Вот здесь проходит граница.– Женщина легкими движениями кисти обозначила, где именно начинается степь.– На моей родине кансу называют Бичом бедствий. Когда степняки прорываются на наши земли, кровь и огонь сопутствуют им.

Нифру замолчала. Фаргал ждал. Колени их соприкасались под бумажной картой, и от этого у Фаргала внутри поднималась жаркая волна. Он боялся, что Нифру угадает его мысли, но фетсианка думала о своем.

Она вспоминала нарисованную ее учителем картину.

На ней, далеко выбрасывая голенастые ноги, бежали огромные верблюды, густо летели стрелы и сильно растягивали луки закутанные в ткань всадники-кансу. Безликие и оттого еще более страшные. А на песке, возле канала, лежала совсем молоденькая девчушка. И древко стрелы с тремя желтыми перьями сидело у нее под левой грудью. Крови не было, и казалось, что отшлифованное дерево вырастает прямо из тела. Девушка умерла. А ее убийцы продолжали скакать, такие маленькие на своих огромных верблюдах, и метали стрелы, простые и огненные. И рыжее пламя прыгало по домикам с соломенной крышей, по аккуратно подстриженным деревьям, лодкам из тростника…