Бессонница

Эту часть разговора можно начать с объяснения Дорренса насчет «дел Лонгтаймеров» и узнать, почему он считает, что Ральфу не следовало «вмешиваться».

Но только Дорренса не оказалось на площадке для пикников; там сидел только Дон Визи, жаждавший объяснить Ральфу, почему Билл Клинтон так плохо справляется со своей работой в качестве президента и почему для Соединенных Штатов Америки было бы лучше, если бы американцы выбрали вместо Клинтона этого финансового гения Росса Перо, Ральф (который голосовал за Клинтона и считал, что тот отлично справляется) послушал из вежливости, затем сказал, что у него назначен визит к парикмахеру. Это было единственное, что он смог придумать в качестве отговорки.

— И еще вот что! — кричал ему вслед Дон. — Его спесивая женушка!

Она же лесбиянка! Я знал это. И знаешь откуда? Я всегда смотрел на ее туфли.

У них туфли нечто типа тайного кода! Они носят туфли с квадратным носком и…

— Пока, Дон! — крикнул Ральф и поспешно ретировался. Он прошел около четверти мили, прежде чем день окутал его тишиной.

2

Ральф находился как раз напротив дома Мэй Лочер, когда случилось это.

Он замер на месте, глядя на Гаррис-авеню расширившимися от удивления и неверия глазами. Правая рука сжала горло, а рот широко открылся. Он был похож на человека, с которым произошел сердечный приступ, но, несмотря на то, что с сердцем у него все было в порядке — по крайней мере, пока, он чувствовал себя тай, будто с ним действительно произошел какой-то приступ.

Ничто из виденного им в ту осень не подготовило его к этому, Ральф не думал, что к этому вообще можно подготовиться.

Второй мир — таинственный мир аур — снова стал видимым, и на этот раз его было настолько много, что Ральф даже и представить себе не мог подобного… Настолько много, что, подумал он, не умирают ли люди от перенасыщения восприятия. Гаррис-авеню превратилась в яростно сверкающую страну чудес с перехлестывающими друг друга сферами, конусами и полумесяцами всех цветов радуги. Деревья, которым оставалось еще около недели до полной трансформации, пылали подобно факелам в глазах и разуме Ральфа. Небо невозможно было описать; оно оглушительно звенело синевой. Телефонная линия в западной части Дерри все еще была наземной, и Ральф зачарованно взирал на провода, вряд ли замечая, что он затаил дыхание и ему необходимо немедленно сделать вдох, чтобы не потерять сознание. Трепещущие желтые спирали волнами катились по черным проводам, напомнив Ральфу шесты у входа в парикмахерскую в те времена, когда он был еще ребенком. Почти ежесекундно это шмелеобразное вращение прерывалось остроконечным вертикальным импульсом красного цвета или зеленой вспышкой, которая, казалось, мгновенно растекалась в обе стороны, затмевая желтые круги, прежде чем рассеяться.

«Ты смотришь на людские разговоры, — подумал он. — Тебе это известно, Ральф? Тетушка Сэди из Далласа болтает со своим любимым племянником из Дерри; фермер из Хейвена отчитывает дилера, у которого он купил трактор; священник пытается помочь попавшему в беду прихожанину. Все это голоса, и кажется, что яркие импульсы и вспышки исходят от людей, охваченных сильными эмоциями — любовью или ненавистью, радостью или ревностью».

Ральфу казалось, что все, что он видит и ощущает, еще далеко не все; что по-прежнему еще целый мир ждет, скрытый за обычным восприятием.

Достаточно многогранный и блистательный, чтобы превратить виденное сейчас в жалкий бледный снимок, тусклое подобие наблюдаемого. И если существует еще что-то, как же ему вынести все и не сойти с ума? Даже если он зажмурит глаза, это не поможет: откуда-то ему было известно, что его ощущение «видения» вещей берет начало в отношении к зрению как основному фактору восприятия. Но было, кроме всего прочего, нечто большее, чем просто «смотрение».

Чтобы доказать это самому себе, Ральф закрыл глаза… И все равно продолжал видеть Гаррис-авеню. Как будто его веки стали прозрачными.

Единственным отличием было то, что все цвета изменились, создавая мир, напоминающий негатив цветной фотографии. Деревья, уже не желтые или оранжевые, стали яркими, неестественно зелеными. Гаррис-авеню, заново залитая асфальтом в июне, превратилась в великолепную белую дорогу, а небо казалось удивительным красным озером. Ральф открыл глаза, почти уверенный, что ауры исчезнут, но этого не произошло; мир по-прежнему кричал и вращался в цвете движения и глубоких, резонирующих звуках.