Бессонница

Лысоголовый карлик выпрямился и погрозил Ральфу сжатыми кулаками.

Затем, сорвав с головы панаму Мак-Говерна, зажал зубами поля и откусил кусок. Когда он проделывал этот странный эквивалент дешевой истерики, солнце высекло искры от мочек его маленьких, аккуратных ушек. Коротышка выплюнул ком оторванной ткани, затем снова нахлобучил панаму на голову. Эта собака моя, Шот-таймер! Я собирался позабавиться с ней!

Думаю, теперь я позабавлюсь с тобой, а? С тобой и с твоими друзьями!

— Убирайся отсюда!

В ответ раздалась грязная брань.

Ральф знал, где и от кого он слышал эти чарующие слух слова: так же ругался Эд Дипно около ворот аэропорта летом девяносто второго года. Такое не забывают, и неожиданно Ральфа охватил ужас. Во что же он вляпался?

5

Ральф поднес руку к голове, но что-то внутри него изменилось. Он снова мог опустить руку вниз режущим жестом, но возникла уверенность, что на этот раз никаких синих клиньев не последует.

Доктор, очевидно, не знал, что ему угрожают незаряженным пистолетом.

Он отпрянул, поднимая руку со скальпелем в защитном жесте. Гротескно искусанная панама соскользнула на глаза, отчего он стал походить на карикатурную версию Джека Потрошителя… Страдающего патологической неадекватностью, вызванной крайней близорукостью.

Я проучу тебя за это, Шот-таймер! Погоди у меня! Дождешься! Ни один из Смертных не смеет шутить со мной!

Но пока лысоголовому карлику хватило. Он бросился наутек по заросшей сорняками тропинке между прачечной и жилым домом, его грязный халат хлопал по штанинам вытертых джинсов. Вместе с карликом исчезла и яркость дня. Для Ральфа ее уход был отмечен никогда ранее не изведанным ощущением. Он чувствовал себя абсолютно проснувшимся, безгранично энергичным и чуть ли не лопающимся от радостного возбуждения.

«Я прогнал его. Господи! Я заставил отступить этого сукиного сына». Ральф не имел ни малейшего представления, кем на самом деле являлось создание в белом халате, но он знал, что спас от него Розали, и пока этого было достаточно. Вопрос о здравости собственного рассудка, возможно, вернется ранним утром, когда он, как всегда сидя в кресле, будет смотреть на пустынную, застывшую внизу улицу, но в данный момент Ральф чувствовал себя на миллион баксов. — Ты ведь видела его, Розали? Ты видела этого отвратительного маленького… Посмотрев вниз, он обнаружил, что Розали больше нет у его ног, он вовремя поднял голову, успев заметить, как собака прошмыгнула в парк, опустив морду и поджав подбитую лапу.

— Розали! — крикнул он. — Эй, девочка!

И даже не понимая почему — разве только потому, что они вместе пережили нечто экстраординарное, — Ральф ринулся за собакой, сначала трусцой, потом бегом, затем галопом.

Ральф давно не бегал. Раскаленная игла боли вонзилась в левый бок, распространяясь за лопатку и на всю грудь. В глубине парка он, наконец, остановился, нет — замер, упираясь руками в согнутые колени. Пот щипал глаза и катился по лицу, как слезы. Ральф хрипло дышал, размышляя, обычная ли это колющая боль, возникавшая у него во время бега на школьном стадионе, когда он учился в старших классах, или так чувствует себя человек, с которым приключился фатальный сердечный приступ.

Через тридцать или сорок секунд боль начала отступать, значит, это все-таки покалывание в боку. Отличное подтверждение тезиса Мак-Говерна: «Я кое-что скажу тебе, Ральф, — в нашем возрасте умственные устройство явление распространенное». Ральф не знал, так ли это, зато он сознавал, что от года, когда он участвовал в соревнованиях по бегу, его отделяет почти столетие и что погоня за Розали была глупостью, возможно, представляя опасность для его здоровья. Схвати у него сердце, вряд ли Ральф оказался бы первым стариком, наказанным коронарным тромбозом за возбуждение и игнорирование тою факта, что его восемнадцать уже давно ушли, и ушли навсегда.

Боль слабела, Ральф приходил в себя, но ноги еще не слушались, словно могли без предупреждения подкоситься в любой момент и сбросить его на дорожку, посыпанную гравием. Ральф поднял голову в поисках ближайшей скамьи и увидел нечто, заставившее его забыть о бродячей собаке, дрожащих ногах, даже о возможности инфаркта. Ближайшая скамья находилась в сорока шагах по левой тропинке, на вершине небольшого холма. На скамье в добротном голубом пальто сидела Луиза Чесс. Обтянутые перчатками руки покоились на коленях, а сама Лукза рыдала так, будто у нее вот-вот разорвется сердце.