Бессонница

2

«Ты изменился, Робертс. Помолодел».

Эти слова снова и снова возникали в его мыслях — так повторяет одну и ту же фразу заезженная пластинка, — когда Ральф, сидя в кухне Луизы, пил кофе. Он не мог отвести от нее взгляд.

Луиза Чесс выглядела лет на десять моложе и фунтов на десять легче, чем та женщина, к образу которой он привык в последние годы.

Интересно, сегодня в парке она тоже была такой? Вряд ли, хотя утром Луиза, сильно расстроенная, плакала — наверное, поэтому и выглядела иначе.

И все же… Да, и все же. Исчезла тонкая сетка морщин вокруг рта, как и двойной подбородок и мешки дряблой кожи на полных руках. Сегодня утром она горько плакала, а вечером излучала счастье, но Ральф знал, что не в этом причина разительных перемен.

— Мне понятно значение твоего взгляда, — сказала Луиза.

Странно. Конечно, таким образом решается вопрос, происходило ли это на самом деле, но все равно страшновато. Мы отыскали «Источник Юности».

Забудь о Флориде; источник находится в Дерри, совсем рядом.

— Мы отыскали?

Она казалась удивленной… И несколько настороженной, будто подозревала, что он подшучивает над ней. Или ведет себя с ней, как с «нашей Луизой».

Луиза подошла и взяла Ральфа за руку.

— Пойди в ванную. Взгляни на себя в зеркало.

— Я отлично знаю, как выгляжу, черт побери, я только что побрился.

Очень тщательно.

Она кивнула:

— Ты хорошо потрудился, Ральф… Но дело вовсе не в щетине.

Просто посмотри на себя.

— Ты серьезно?

— Да, — твердо ответила Луиза. — Очень серьезно.

Ральф почти дошел до двери, когда она произнесла:

— Ты не только побрился; ты еще и рубашку сменил. Молодец. Мне не хотелось говорить, но она порвалась.

— Разве? — спросил Ральф. Он стоял спиной, так что Луиза не заметила его улыбки. — А я и не заметил.

3

Минуты две, опираясь на умывальник, Ральф разглядывал себя в зеркало.

Столько времени понадобилось ему, чтобы рассмотреть то, что мысленно он уже видел. Пряди вновь появившихся черных, блестящих словно вороново крыло волос поражали воображение, как и исчезновение уродливых мешков под глазами, но он не мог оторвать взгляда от того, каким образом выглядели его губы, избавившиеся от глубоких морщин. Незначительная… Неестественная вещь. Рот совершенно молодого человека. И… Внезапно Ральф засунул палец в рот и провел им по правой нижней десне.

Он не был совсем уверен, однако ему показалось, что десна немного припухла, готовая обнажить новый ряд зубов. — Вот это да, — пробормотал Ральф, мысленно переносясь в тот знойный день, когда он столкнулся с Эдом Дипно на его лужайке. Тогда Эд поведал ему, что Дерри наводнен обезумевшими созданиями-детоубийцами. Чудовищами, крадущими жизнь. «Сюда стягиваются все силы, — сообщил ему Эд. —Знаю, трудно поверить в подобное, но это так».

Теперь Ральфу поверить было легче. Труднее стало соглашаться с утверждением, что Эд сошел с ума.

— Если и дальше пойдет в том же духе, — стоя у двери, сказала Луиза, — нам придется пожениться и уехать из города, Ральф. Симона и Мина не могли — в прямом смысле слова — отвести от меня взгляд. Я вовсю распространялась насчет новой косметики, полученной по почте, но они не клюнули на эту удочку. Мужчина мог бы поверить, но женщина отлично знает, что косметике под силу, а что нет.

Они вернулись в кухню, и, хотя ауры временно исчезли, Ральф кое-что все же увидел свечение, исходящее от воротника шелковой блузы Луизы.

— В конце концов, я сказала им единственную вещь, которой они могли поверить.

— Что именно? — поинтересовался Ральф.

— Я сказала, что встретила мужчину. — Луиза замялась, а затем, заливаясь румянцем, выпалила: — И влюбилась в него.

Ральф взял ее за руку и повернул к себе. Он смотрел на маленькую, аккуратную складочку у локтя и думал, как бы ему хотелось прикоснуться к ней губами. Или кончиком языка. Затем он взглянул на Луизу:

— А это правда?

Она ответила ему искренним, исполненным надежды взглядом и тихонько ответила:

— Мне так кажется, но теперь все так странно. Я уверена лишь в одном: мне хочется, чтобы это было правдой. Мне нужен друг. Я так долго была испугана, несчастна, одинока. Одиночество — самое страшное, когда стареешь, — не боли и ломота в пояснице и не то, как задыхаешься, поднимаясь по лестнице, по которой взлетал, когда тебе было двадцать, а именно одиночество.

— Да, — согласился Ральф. — Это самое страшное.