Бессонница

— Это было тысячу лет назад, — сказал Мак-Говерн. — Кто бы мог подумать, что теперь нас обоих прибьет к Гаррис-авеню.

— У нее эмфизема, верно? Кажется, я так слышал.

— Да, одна из тех болезней, которые никогда не проходят. Старение не такая уж приятная штука.

— Да уж, — согласился Ральф, а затем его ум с неожиданной силой донес всю правду сказанного. Он подумал о Кэролайн и об охватившем его ужасе, когда он, вернувшись домой в промокших туфлях, увидел ее лежащей в проеме кухонной двери… Почти на том же месте, где стоял он во время телефонного разговора с Элен. Встреча с Эдом Дипно была ничто по сравнению с ужасом, который он испытал в тот момент, будучи почти уверенным, что Кэролайн мертва.

— Прежде кислород для Мэй привозили раз в две недели, — заметил Мак-Говерн. — Теперь же они приезжают по понедельникам и четвергам, как часы.

Иногда я навещаю ее. Читаю ей скучные женские журналы, но чаще мы просто разговариваем. У нее ощущение, будто легкие забиты соломой. Теперь уже недолго осталось. Однажды, приехав, вместо пустого баллона из-под кислорода они поместят в фургон Мэй. Затем отвезут ее в Дерри-Хоум, а это означает конец.

— Виной тому сигареты? — спросил Ральф. Мак-Говерн одарил Ральфа таким не свойственным его простому, откровенному лицу взглядом, что Ральф не сразу уловил в нем презрение.

— Мэй за всю свою жизнь не выкурила ни одной сигареты.

Она расплачивается за двадцать лет работы на красильне в Коринне и еще двадцать в качестве сортировщицы на фабрике в Ньюпорте. И дышать она пытается через хлопок, шерсть и нейлон, а не через солому.

Двое молодых людей из медицинской службы забрались в свой фургон и уехали.

— Мэн — это северо-восточный оплот Аппалачей, Ральф. Многие не понимают, но это так — и Мэй умирает от болезни Аппалачей. Врачи называют ее «текстильное легкое».

— Какой ужас! Кажется, Мэй много значит для тебя.

Мак-Говерн резко рассмеялся:

— Нет. Я навещаю ее, потому что она — последнее зримое напоминание о моей загубленной юности. Иногда я читаю ей вслух, и мне всегда удается проглотить одно-два овсяных печенья, которыми она меня потчует, но дальше этого дело не идет. Мотивы моей заботы вполне эгоистичны, уверяю тебя. "Вполне эгоистичны, — подумал Ральф. — Какое странное сочетание.

Вот уж истинно фраза Мак-Говерна".

— Ну да Бог с ней, с Мэй, — продолжал Мак-Говерн. — Всех американцев волнует другой вопрос: что мы будем делать с тобой, Ральф? По всей видимости, виски не помогло?

— Нет, — вздохнул Ральф. — Боюсь, нет.

— А ты выдерживал пропорцию?

Ральф кивнул.

— Что ж, тебе нужно что-то делать со своими мешками, иначе ты никогда не завоюешь прекрасную Луизу. — Мак-Говерн вгляделся в лицо Ральфа и вздохнул. — Не смешно, правда?

— Да уж. Сегодня был тяжелый день.

— Извини.

— Ничего.

Они немного посидели в дружелюбной тишине, наблюдая за передвижениями по обозримой части Гаррис-авеню. Трос девчушек играли в классы на стоянке возле «Красного яблока». Миссис Перрин, стоя рядом словно грозный часовой, наблюдала за ними. Мимо в повернутой козырьком назад кепке с надписью «Ред сокс» <Бейсбольная команда.>, подпрыгивая в такт музыке, доносящейся из наушников старенького плейера, прошел паренек. Перед домом Луизы двое ребятишек пинали консервную банку. Лаяла собака. Женский голос звал Сэма и его сестру идти домой. Это была обычная уличная серенада, не больше и не меньше, но Ральфу все эти звуки казались странно фальшивыми. Наверное, потому, что в долгие часы своего бдения он привык видеть Гаррисавеню пустынной.

Ральф повернулся к Мак-Говерну:

— Знаешь, о чем я подумал, увидев тебя в «Красном яблоке» сегодня днем? Несмотря на все, что происходило в этот момент?

Мак-Говерн покачал головой.

— Я размышлял над тем, куда девалась твоя панама. Без нее ты выглядишь как-то странно. Словно неодетый. Итак, давай выясним, куда ты ее подевал, сынок?

Мак-Говерн потрогал свой аккуратный седой зачес — сквозь сильно поредевшие, тонкие, как пух, волосы просвечивал розовый череп.

— Не знаю, — ответил он. — Утром я не нашел ее. Обычно я оставляю панаму на столике у входной двери, но сегодня ее там не оказалось.

Наверное, я оставил панаму в другом месте, точное расположение которого абсолютно вылетело у меня из головы. Еще пару лет, и я буду разгуливать в одних трусах, потому что не смогу вспомнить, куда подевал брюки. И все это часть великолепного эксперимента со старением, ты согласен, Ральф?